Рабнадзор Иван Колпаков о борьбе с тоской
На острове Сахалин ярко-зеленая трава вплотную подступает к серому беспокойному морю. Небо тяжелое и потустороннее, из одного его горизонта в другой бегут тучи. На острове Сахалин живут рыбалкой или вахтой, либо вахтой и рыбалкой. Нет никакого русского острова Сахалин, все продали; а когда сволочи выкачают остатки и недра опустошат, остров превратят в полигон для испытаний ракет; а потом Сахалина вообще не будет, спокойно рассказывает местный житель. В выходные у него рыбалка. А еще чуть позже реки начнут вскипать из-за нереста, а там только красную икру ведрами домой таскай да от рыбнадзора бегай. От рабнадзора, хихикает местный житель.
Между тем Сахалином, о котором писал Антон Чехов, и тем, который теперь называется "Сахалинской областью и Курильскими островами", - немыслимая пропасть; это два каких-то совсем разных острова. Старый остров Сахалин далек от нового почти так же, как остров Мадагаскар. Не верится, что история в пределах одной компактной территории может двигаться вперед столь нервными рывками; так, что посуда сыплется из кухонных шкафов, будто во время землетрясения. История на Сахалине обладает сейсмической активностью: вот каторжане, вот японцы, вот путина, а вот американцы приехали строить предприятие по сжижению газа. И все это как-то небрежно между собой перевязано - или не перевязано вовсе.
Самого Сахалина я почти не видел. То есть я был там, сям, в пяти, что ли, населенных пунктах на юге и на севере (остров с разных своих концов тоже очень разный); но острова мне было мало. Он мелькнул из окна гостиницы, потом из окна поезда, потом из окна микроавтобуса. Зато я видел людей, которые непостижимым образом живут на Сахалине, и со многими из них разговаривал.
Есть такое не сформулированное и не пестуемое, не замечаемое туземцами явление - великая сахалинская судьба. Сахалин - вообще месторождение великих судеб. Человеческая жизнь здесь умножена сперва на бурную историю, а потом еще и на изощренную географию. Впрочем, это слишком художественно. Скажем иначе: время здесь бежит чуть быстрее, чем на материке - событий вроде бы немного, но все с трагическими последствиями; а еще сама земля ненадежная - то трясется, то уходит под воду. И всякая жизнь оказывается в тисках: с острова так просто не вырвешься, терпи.
В существование этой великой сахалинской судьбы легко поверить еще и потому, что никто из островитян не ощущает размера своей жизни - он им кажется вполне обычным. Никто не относится к землетрясениям, цунами, нефтяным озерам, беспощадным зимам, изоляции как к чему-то запредельному. У островитян много историй, которыми можно было бы сверкнуть навстречу слушателю, но всякую такую историю из островитянина еще надо выковырять.
Бабка древняя в цветастом платке, фартук пахнет вареньем. Шестьдесят лет назад приехала работать на консервном заводе, потому что страсть как любила рыбу. Два года жила в палатке на Курилах - квартиры не было. Едва спаслась от цунами - схватила маленьких детей за ноги и потащила на сопку. Ждала мужа, который на корабле, а корабль в океане во льдах. А потом ей сказали - не жди, погибли. А потом пришел корабль на парусах, сшитых из казенных одеял. И все это уже похоже на кино, а бабка тем временем спрашивает: "Ну, как думаешь, хорошо я жила? А я думаю, хорошо".
В этих историях мало тонкости, кружевных узоров, шепота и нежности, бесконечной тоски по неслучившемуся или утраченному. Мало метаний, борьбы с пошлостью повседневности. В этих историях все, пожалуй, слишком грубо, круто, буквально, на пальцах. Вот человек, вот так он жил, тут пропустил поворот, там пропустил поворот, тут швырнуло, там швырнуло - не воротишься.
И все же слушаешь сахалинцев - и думаешь не о своей мелкой жизни, не о своей не слишком остросюжетной судьбе. Не об отсутствии в ней подвига. То есть - не о масштабах собственной жизни, которая могла бы показаться незначительной на фоне жизни обычного сахалинца. Или думаешь не о жестокости природы и о том, что русскую историю съела русская география. Съела - и слава богу.
А думаешь о том, как хорошо встречать людей, которым про себя рассказывать не слишком интересно, хотя им есть, что рассказать. Думаешь о том, как хорошо слушать их - и не слушать, как это обычно бывает, только самого себя. Как хорошо, наконец, оказаться в компании людей, которые не считают свою жизнь самой интересной на свете. Хотя именно их жизнь, может, как раз и есть самая интересная на свете.