Рассеяние Иван Давыдов о плавном перетекании холодной гражданской войны в обычную

Он еще поспал немножко, и опять взглянул в окошко, а с платформы говорят:

- Просыпайся, товарищ, хватит это терпеть! Ура, товарищ! Мы представляем свободную коммунистическую армию батьки Пряника и конфискуем для нужд революции твое пальто! Торжествуй, же, товарищ! Так ты поможешь делу мировой революции! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Он опять поспал немножко, и опять взглянул в окошко, а с платформы говорят:

- Поздравляю, господин. Город только что взят регулярными частями девятой добровольческой армии народного фронта. В связи с чем, в соответствии с постановлением начальника штаба, имею честь изъять у вас деньги и ценности. Все для фронта! Все для победы! Еще раз примите мои горячие поздравления. Мы должны сделать Россию единой, сильной.

Он еще поспал немножко, и опять взглянул в окошко, а с платформы говорят:

- Вроде не хач. Чего у него там в паспорте? Иванов? Они теперь все Ивановы. Может, жидяра. Смотри, в очочках. Или ладно, хер с ним. Там во втором вагоне армяшку поймали. Вешать будут, пойдем позырим. А ты это. Кольцо вот у тебя обручальное. Снимай кольцо. На русское дело соратник, на наше, на общее. Считай, холостой теперь. Гуляй. Батьку Чикина благодари.

Он опять поспал немножко, и опять взглянул в окошко, а с платформы говорят:

- Ботинки хороший у тебя. Без обид, брат. Давай сюда. Хороший, но маленький. Мне маленький, Аслан как раз. Аслан отдам. Аслан из деревня два баба украл, за такой ботинки один отдаст. Без баба плохо, брат, а с бабой хорошо. От души, брат. Спасибо, брат.

Он еще поспал немножко, и опять взглянул в окошко, а с платформы говорят:

- Вы извините, так неловко получилось, я ведь не офицер. Я инженер, забрали вот в армию. Ну, я смотрю, шевелится в окне что-то, не иначе, думаю, бандит. Ну, я солдатам стрелять и скомандовал. А вам только щеку поцарапало стеклом, наверное, осколками. Это ничего, это пройдет. А мне, знаете, тоскливо так тут, я ведь рядом с домом совсем. А домой нельзя. У меня на соседней станции - жена. Дети. Двое. Мальчик и девочка. Паша и Люся. Вдруг увидите, так скажите - жив папка. Хотя, конечно, как вы их увидите. Фантазии все. И знаете. Неловко так. Но вы давайте мне сюда матрас, одеяло, и подушку давайте. Вам-то что, а мне воевать.

Он опять поспал немножко, и опять взглянул в окошко, а с платформы говорят:

- Еба, ты чего вылупился? Вот урод. Даже взять с него нечего. У тебя чего там в пакете? Курица? Вареная? Сойдет. И тихо сиди. Если рыпнешься, я тебе, сука, колено прострелю.

Он еще поспал немножко, и опять взглянул в окошко, а с платформы говорят:

- Сюся, Пася! Смотрите, какой страшный дядя. Голый, грязный! Он бандит, наверное. Папа наш на фронте таких давит, а они вот они - на поездах раскатывают. Сюся, брось в дядю камешек! Пася, ткни дядю палочкой!

Он опять поспал немножко, и опять взглянул в окошко, а с платформы говорят:

- Вставай, милок, приехал. Господа офицеры вон из-за тебя поссорились. Один кричит - батьку Пряника взяли! А второй - атамана Чикина. А все одно - в расход. Пойдем, милый, уж и команду за сортиром расстрельную построили. Знаешь, где сортир-то за станцией? Нет? Ну, посмотришь. Красивый сортир, каменный, можно сказать, представительный. Еще при Союзе ставили. Там за ним и. Пойдем, а то господа офицеры рассердятся если - велят ногами тебя забивать. И нам возня, и тебе неприятность. Да и ботинки потом как чистить. А крестик серебряный у тебя? Ты сними. Тебе ни к чему, а мне память. Помяну тебя потом, вдруг да поможет.

А был бы рассеянный, сел бы в вагон отцепленный, так и жил бы до сих пор, наверное.