Мы живем в быстрое время Присоединение Крыма вернуло в страну борьбу идей

Еще год назад, когда Крым воссоединился с Россией, было понятно — все это приведет к тектоническим сдвигам как в мире, так и в России. Поменяется не все, но многое, и поменяется сильно. Открывшееся поле возможностей представлялось настолько широким, что делать уверенные прогнозы и «смотреть в завтрашний день» могли либо безумцы, либо люди, которым по роду службы это нужно делать, иначе их выгонят с работы.

За прошедший год окно возможностей естественным образом сузилось. По крайней мере настолько, чтобы можно было судить об основных направлениях движения тектонических плит в российской политической, социальной и экономической жизни. Для полной реализации запущенных процессов потребуются годы. Однако за прошлый год я успела заметить, что даже когда не ошибаюсь насчет сценария событий, постоянно ошибаюсь по срокам: все случается заметно раньше, чем я ожидала. Мы живем в быстрое время.

Что касается сферы политической и социальной, сейчас наступил очень интересный момент — новое, возникшее после присоединения Крыма, уже проявило себя, его уже можно пощупать руками, увидеть очертания, а вот называть это «новое» мы до сих пор не умеем. Что порождает множество любопытных последствий.

Человек — существо, крайне зависимое от языка, речи, возможности давать вещам имена. Имя — точка отсчета, от которой развивается мысль. Пока у вещей нет названий, их полноценное осмысление невозможно. Любая попытка осмысления рано или поздно выродится в терминологический спор. Этот спор необходимо разрешить и только потом двигаться дальше.

Год назад достаточно быстро стало понятно, что идеологическое разделение больше не проходит по границам, установившимся после распада СССР и с тех пор, по большому счету, значительно не менявшимся. Здесь надо, конечно, понимать, что даже когда в России использовались общепринятые термины вроде «либералов» или «коммунистов», означали они совершенно не то, что значат, например, в США.

После воссоединения Крыма с Россией дискуссии о терминах обострились настолько, что возникло ощущение, будто нас отбросило назад то ли к началу пресловутых девяностых, то ли вообще на сто лет назад во времена Гражданской, потому что вопрос «ты за белых или за красных?» обрел такую же актуальность, как и вопрос, кто из спорящих патриот, а кто так, постоять вышел.

Год спустя эта тема по-прежнему актуальна. Хотя это, разумеется, никакое не движение назад, а самый что ни на есть шаг вперед, причем достаточно солидный, — если в стране актуализировалась потребность пересмотра терминов за весь XX век, мы стоим на пороге каких-то крайне масштабных изменений. Однако слова традиционно не поспевают за меняющейся реальностью, в связи с чем многие из нас, спорящих, пребывают в растерянности.

Сейчас по социальным сетям можно отчетливо наблюдать, как крымский раскол прошел по всем социальным группам, причем это никак нельзя назвать внутренней дискуссией. Делиться на лагеря у нас всегда любили, но редко когда это деление обострялось настолько, что люди массово — прямо-таки в промышленных масштабах — выписывали друг друга из «друзей» или же самовписывались в «друзья» к тем, с кем раньше они бы не стали дискутировать даже в кошмарном сне.

И вот занявшие прокиевскую позицию доморощенные националисты сообщают сторонникам Новороссии, что те никакие не националисты, а пропутинские совки. Сторонники Новороссии не остаются в долгу и выписывают этих «коллег» из русских националистов в украинские.

У коммунистов тоже все очень остро — сторонники Новороссии считаются продавшимися восточноукраинскому олигархату, то есть проклятым капиталистам, а противники пророссийских сепаратистов именуются пособниками «фашистов в Киеве».

«Государственники» у нас тоже успели подраться, выясняя, что более соответствует интересам государства Российского — воевать на Украине или не воевать.

У либералов также были замечены как случаи исключения из рядов за умеренную позицию по Крыму, так и обратные случаи — разочарование в российском варианте либерализма за его нетерпимость к чужим точкам зрения.

Бурные конфликты в социальных сетях между людьми, еще вчера занимавшими сходную позицию или легко находившими между собой компромисс, вспыхивают с завидной регулярностью. Правда в том, что до значительной части российского общества эти бурные дискуссии долетают едва ли даже в виде отголосков. Всерьез они затрагивают только небольшую «политически активную» прослойку. При этом в России ничего никуда не рушится и не сливается.

Утверждение, что именно «Крым наш!» обрушил прежний баланс идеологий, пожалуй, следует признать чересчур смелым. Действующая в стране система деления по политическим лагерям начала устаревать отнюдь не вчера. Возвращение Крыма в Россию послужило лишь катализатором, активизировавшим и ускорившим падение прежней конструкции, уже давно никого не устраивающей и никакую реальность на самом деле не отражающей. Это падение случилось бы все равно — возможно, медленнее, но не факт, что безболезненнее.

Насколько прежний политический язык не в состоянии описать актуальные процессы, очевидно и по уровню дискуссии. Осмелюсь предположить, что многочисленные «атмосферы ненависти» и «пятые колонны», «предатели» и «ватники», забившие сейчас эфир, как пыль вентиляционную решетку, происходят не только и не столько от желания гнать простую, но агрессивную пропаганду в связи с обострением ситуации. Пропагандистские шаблоны, не способные внятно и достоверно охарактеризовать происходящее, возникают все из-за того же устаревшего языка, за который все держатся до последнего, потому что никакого другого языка пока не существует.

И здесь мы наконец-то сталкиваемся с актуальной проблемой, требующей решения. И с самой настоящей конкуренцией. С борьбой за будущее. Это очень важный вопрос сейчас — кто именно станет автором нового языка, на котором будет обсуждаться российская политика в ближайшей перспективе? Чьи термины возьмут за основу? И кто таким образом определит политическое мировоззрение, нашу картину мира на ближайшие годы? Главная битва происходит именно здесь.

Приживутся термины, более содержательно, ценностно и идейно наполненные. На самом деле первые ласточки уже появляются. Например, словосочетание «Русский мир» сейчас употребляют как сторонники этого самого Русского мира, так и его очевидные противники — в негативном ключе. Но дело сделано — именно сторонники Русского мира сумели сделать термин общеупотребительным и выиграли этот раунд.

Почему так важно, каким и чьим словом те или иные явления будут называться? Тот, кто сумел навязать оппоненту свой язык описания реальности, фактически навязал ему еще и свое мышление, свое осмысление происходящего в своей парадигме, в своей картине мира. И победил, даже если с ним не согласились.

Американцы смогли заставить мир десятилетиями мыслить в рамках американского понимания реальности. И даже крайние американофобы были вынуждены использовать все тот же терминологический аппарат, либо пытаться опровергать его — что, как уже было сказано, тормозит собственно развитие мысли. По крайней мере, до тех пор пока мы не придумали новые термины, не хуже американских.

Наивно было бы ожидать абсолютной, тотальной победы одной из сторон в этой войне терминов. Будут и компромиссы, будут «коалиции» и союзы. В итоге получившийся язык политической современности снова станет точным отражением текущего расклада сил и идей в стране. Но пока мы находимся в начале этого пути, и наблюдать за процессом очень интересно.