Четвертая легитимность Почему путчи выходят из моды

Власть — божественна. Но что является воплощением воли Бога в политическом смысле? Наследственная монархия — помазание на царство, парламент в логике «глас народа — глас Божий» или данный Господом Закон и освященная временем традиция, соблюдение которых контролируют судьи и священники? Дискуссия об этом стала основополагающей политической дискуссией Нового времени, источником войн, волнений и революций последних сотен лет.

Несложно увидеть, что все три концепции в той или иной степени задействованы и в современном мире, где слово «божественность» по отношению к власти заменено на слово «легитимность». Сегодня много говорится о диктатуре закона, о традициях — скрепах, о конституционных монархах — гарантах прав и свобод, о народном представительстве как основе правильно устроенного государства.

Но существует и четвертая легитимность. Легитимность, находящаяся вне пространства Закон — Традиция — Волеизъявление. Четвертая легитимность — это легитимность военного переворота, чрезвычайного положения во имя сохранения истинного духа народа и государства. Военный переворот — это всегда попытка «исправления» того, что другим способом исправить не получается. В своей речи при роспуске парламента первый путчист Нового времени Кромвель бросил депутатам: «Вы стали невыносимо отвратительны всему народу; люди вас избрали сюда для того, чтобы вы облегчали их жизнь, а вы стали для них тягчайшим из всех бедствий».

Ровно то же заявляют все путчисты всех стран мира и по сей день.

25 апреля 1975 года португальские военные обращаются к своей стране: «Принимая во внимание необходимость очистить государственные органы и пресечь злоупотребления властью… принимая во внимание долг армии перед нацией… Движение вооруженных сил… объявляет о своем намерении осуществить программу национального спасения и восстановить для португальского народа гражданские свободы, которых он был лишен».

«Мы взяли контроль над страной, чтобы восстановить конституционный порядок, демократию, права и свободы человека, дабы убедиться, что в стране снова будет главенствовать закон», — вторят левым, если не сказать коммунистам из португальской армии 70-х, респектабельные выпускники Вест-Пойнта из турецкой армии в 2016-м.

Логика военного путча — это логика Архимеда, которому нужен рычаг, точка опоры. Генералы отделяют себя от нации, выступают внешней, пусть и декларативно благонамеренной, доброжелательной силой по отношению к нации и государству. Которые для них лишь отчасти свои. Ибо они и только они знают, какими должны быть их нация и государство, и готовы принудить нацию и государство стать таковыми.

Именно поэтому профанам, простым солдатам, пушечному мясу переворота говорится всегда одно и то же: «мы идем на учения», «ни о чем не думайте, выполняйте приказы», а уж «Константин и жена его Конституция» обо всем позаботятся.

Политик конкурирует за место под солнцем, за право принести плоды своему народу (или если угодно, самому себе и своей партии) с другими. Но военный путчист — это хирург, а не участник политического процесса. Садовник, а не растение в саду. Его взаимодействие с обществом, институтами, гражданами не строится по привычным правилам.

Хирург может оказаться приглашенным специалистом, отрезать ненужное, проредить грядки, как это случилось с португальскими «капитанами апреля». Или стать семейным доктором нации на следующие десятилетия, как это было в Испании при Франко или Чили времен Пиночета. Но в любом случае руководствоваться обычной политической логикой при анализе военного путча — это ошибка.

Каждый кулик свое болото хвалит, каждый комментатор жаждет увидеть в неудавшемся турецком перевороте что-то свое, близкое ему. Интернет-визионеры твердят про твиттер и фейсбук, которые вывели людей на улицы в защиту Эрдогана. Журналисты твердят про силу СМИ, важность свободной прессы и ее роль в свершившемся и не свершившемся. Политтехнологи анализируют стратегию заговорщиков и действия Эрдогана в строго технологическом ключе.

Но на самом деле все это к причинам провала турецких военных не имеет никакого отношения. Военный переворот — это оккупация, пусть оккупация не внешней силой. Это разрушение институтов и связей, травматичная ломка. В любом случае непопулярная, пока она не закончилась. Пока не установилась новая политическая повседневность. И вот именно в этот момент — когда заявка на слом уже озвучена, а «новая повседневность» даже не видна на горизонте, — любая потенциальная хунта наиболее уязвима.

Это оккупант, оказавшийся на чужой в политическом смысле территории. Его могут приветствовать как освободителя. Но скорее всего он вызовет страх, скрытое противодействие, неприятие, настороженность даже в той среде, где он видит своих потенциальных союзников. Советская бюрократия была скорее обескуражена ГКЧП, чем поддержала его. Люди, которые были готовы драться с Эрдоганом на баррикадах, оставили улицы его сторонникам.

Когда армия выходит за пределы воинских частей и оказывается на чужой, гражданской территории, она остается одна в чужом пространстве, для успешной оккупации которого необходимо выполнение двух условий. Первое — наличие достаточных сил. Оккупировать крупную страну трудно. Тут нужно, чтобы у тебя армия была, а не просто группа армейских. В Турции это условие не было соблюдено.

И второе. Нужно иметь решимость для такой оккупации. Увидеть в себе силу, находящуюся за пределами и государства, и политических элит, и общественных отношений. И действовать в качестве этой силы, действовать провиденциально, осознавая свое предназначение в качестве того самого хирурга или садовника.

Религиозность, свойственная Кромвелю или католическим военным путчистам, необязательна. Стать силой сил, роком можно, находясь и на вполне материалистических, светских или даже марксистских позициях. В этом случае военные описывают себя в качестве вестников прогресса, служителей неумолимой логики истории, посланцев яркого будущего в замшелом настоящем.

Анализ любого успешного или неуспешного военного переворота — от Кромвеля, Наполеона и декабристов до чилийского, португальского или вот теперь турецкого — подтверждает необходимость этих двух составляющих для победы.

Четвертая легитимность связана исключительно с силой и волей. Всякий раз ее обретение — это нарушение всей системы закона, традиции, устоявшейся системы общественных взаимодействий.

Этой легитимности не нужен ни интернет, ни политтехнологи, ни свободные СМИ. Вернее, интернет, политтехнологи, СМИ и переобувшаяся стремительно политическая элита присоединяются к этой легитимности, трансформируя ее на втором шаге в новую обыденность.

Военных переворотов все меньше не потому, что военные измельчали и промок порох в пороховницах, а потому, что у людей остается все меньше провиденциального представления о природе власти. Власть становится все более технологической, процедурной. Все более значимую роль играют институты сами по себе, формальности.

И наоборот, девальвируются вечные источники провиденциальности — религия (идея божественного), прогресс (идея исторического), идеология (идея ценностного предназначения). А требования к государству у всех, включая военную касту, становятся все более приземленными.

«Армия, чувствуя свою ответственность перед Богом и людьми (прогрессом и будущим нации — у кого как), принесет в нашу страну фиксированный базовый доход, повысит пенсию на 7,3 процента и огородит детские площадки травмобезопасным заборчиком», — такой манифест звучит нелепо. Глобальный мир не дает возможности амбициозному лидеру выйти за его пределы, обрести точку опоры вне системы, в которой просто нет места успешному путчу.

С другой стороны, система доступна и притягательна для действий внутри нее. Любой генерал или полковник может стать и партийным лидером, и депутатом, и президентом без боевых действий. И ему не понадобится тяжело вопрошать «тварь ли я дрожащая или право имею» перед приказом о расстреле толпы негодующих сторонников ancient regime.