Александр Затуринский — один из самых успешных московских рестораторов, основатель около 40 ресторанных проектов, из которых сейчас работают двенадцать, включая гастрономическое заведение Erwin и одно из самых громких открытий прошлого года — скандинавский гастробар Møs на Пироговке. Но еда для Затуринского — это работа, а свободное время он посвящает полетам наяву. Ресторатор рассказал «Ленте.ру» о своей коллекции спортивных самолетов и о том, как пришел к этому увлечению.
Про работу и джанк-фуд
«Я не шеф, начинал бизнес как организатор, а не как повар. Первым проектом стал клуб Studio на Тверской, мы открыли его с друзьями. И ресторанный бизнес меня затянул: я поначалу там и официантом был, и продукты закупал, и персоналом управлял. Потом открылись и «Сан-Мишель», и Mon Cafe, и «Бэд Café», и еще много разных мест, последнее на настоящий момент — Møs. Меня иногда спрашивают, какую кухню я предпочитаю. Вкусную. Мишленовские звезды для меня лично, если речь идет о моем выборе ужина, не так уж важны: как-то меня в двух звездах заставили съесть медузу, потом долго плохо было, как будто она так и застряла, не дойдя до желудка. Знаете, иногда хочется джанк-фуда. Мне его нельзя, на самом деле, но иногда очень хочется. Раньше была одна шаурменная на «Белорусской», все ее знали, там ливанцы делали настоящую шаурму, и я туда специально ездил. Я не один такой. Фамилий называть не буду, но есть коллеги-рестораторы, которые балуются, заезжают кто за той же шаурмой, кто в «Макдоналдс», у них там даже любимые блюда есть — филе-о-фиш, коктейль клубничный…
Еще мне нравятся фудтраки, про них могу рассказывать вечно — очень люблю эту вещь, потому что часто бываю в Америке, а мода на фудтраки оттуда. Кстати, это ошибочное мнение здесь, что в США фудтрак куда хочешь, туда и ставишь: надо тоже получать разрешение. В России я пытался пробить такое разрешение, но не получилось. Их разрешают ставить только на закрытых территориях типа ВДНХ и парка Горького. А жаль. В фудтраке главное — идея, придумать что-то интересное, а затраты минимальны: купил подержанный фудтрак, перекрасил и работай. Главное, чтоб вкусно было».
Про первый самолет
«Самолеты — мое увлечение лет с шести, наверное. У папы остались мои детские малевания на ватмане — самолеты, вертолеты. Папа — промышленный дизайнер, он сначала учил меня рисовать их, а потом привел в редакцию авиационного журнала «Крылья Родины». Там мне пророчили будущее конструктора, которым я не стал — может, и хорошо, что не стал. Авиамодельные кружки, дельта-клуб МАИ, попытки собрать дома фюзеляж из дюралевых трубок, слеты легкой авиации (СЛА). Их участников называли самодельщиками — они из подручных материалов собирали легкие самолеты. Настоящие, которые летают с человеком на борту, не модельки на резинке. И на СЛА жюри отбирало лучшие самолеты, испытатели из института имени Жуковского на них летали. И вот в 1989 году я, пятнадцатилетний, уехал в Ригу на СЛА-89 — взял в пункте проката палатку и поехал. Попросил у директора аэродрома пропуск участника — и он дал, представляете! Жил прямо на летном поле в палаточном городке и в итоге купил у одного конструктора самодельный самолет с двигателем от мотоцикла «Ява». Деньги мне мама прислала переводом. Потом этот самолет, разобранный, конечно, со всякими приключениями, в товарном вагоне приехал в Москву, где еще лет десять, в виде набора трубок, валялся у меня на балконе».
Про лихие 90-е
«1990-е для меня прошли почти без самолетов и начались с того, что я продавал старшей сестре свои талоны на сигареты. Вообще я умел договариваться, так что временно отвлекся от увлечения самолетами на бартер. Тогда все меняли на все: вагон муки на вагон гвоздей и так далее. Бартероманы гонялись за мифической красной ртутью — ее никто не видел, но кто-то сказал, что она страшно дорогая, и все мечтали добыть вагон красной ртути. Пелевинщина, в общем.
Еще я на рынке торговал китайскими пуховиками и небьющейся посудой, перегонял реэкспортные «восьмерки» и «девятки» из Европы обратно в Россию. Как ни странно, в конце восьмидесятых эти дешевые машины за три тысячи долларов охотно покупали даже во Франции и Италии. Двигатели для них разрабатывались Porsche. Конечно, не Mercedes, но его за три тысячи и не купишь. От этой работы тоже были острые впечатления: я гонял машины через Западную Украину. Там, в Карпатах, чуть отъедешь от населенных мест, начинался беспредел: стреляли по колесам и пытались собирать дань. Особенно охотились за военными — тогда выводили войска из ГДР, и офицеры ехали домой на старых «Опелях» с прицепами, полными скарба, с дефицитом. После нескольких перестрелок мы с машинами пересели на паром — я стал гонять их через Финляндию.
У меня даже был мобильный телефон уже тогда — Nokia с бустером: чемоданчик-усилитель, а на нем висела трубка. Стоил 5500 долларов, и пять долларов минута, а связь была отвратительная. Но для работы на бирже — помните это, «ОЛБИ-дипломат», товарно-сырьевая биржа — телефон был необходим. 90-е многому научили. Я жил на Каширке, перестрелки там были каждый день. Тогда все думали о двух вещах — как выжить и как нажить, и я не был исключением. Зато появились деньги на настоящие самолеты».
Фото из личного архива Александра Затуринского
Про первый полет
«Настоящее увлечение самолетами началось у меня в 2003 году, когда пошел учиться в аэроклуб при Калужском авиационном летно-техническом училище (КАЛТУ). В аэроклубе готовили частных пилотов. Там я начал летать по-настоящему. Первый самостоятельный полет у меня случился очень интересный. Дело было в Грабцево, под Калугой. Летел я по маршруту в маленьком чешском самолетике Eurostar, очень довольный своей самостоятельностью, но уже на заходе на аэродром увидел, что на него надвигается синюшная шквалистая туча. Самолетик легкий, лечу я один в первый раз, а садиться в шквал на легком самолете — это… ммм… очень плохо даже для опытного пилота. Мне с вышки инструктор, диспетчер, директор аэроклуба кричали по радио, мол, уходи, пережидай, но я не слышал. Захожу на полосу — а меня с нее сдувает буквально сумасшедшими порывами ветра. В итоге я сел с обратным курсом с другой стороны аэродрома. Что чувствовал? Я материалист, мне сложно излагать чувства словами. Я просто очень люблю летать. И тогда любил, и сейчас люблю. И никакие шквалы этому помешать не могут. Чувство полета — как наркотик, вызывает привыкание. Возвращаюсь из каждого полета с улыбкой, как Пес из мультфильма "Бременские музыканты"».
Про «полеты по-партизански»
«Мой первый самолет, который я купил совместно с другом, был конструкции Canard, или «утка»: у него стабилизатор не сзади, а спереди, и он выглядит так, словно летит задом наперед. Выглядит как НЛО. На нем я прилетел на салон МАКС в Жуковском, как раз когда впервые разрешили частным самолетам там приземляться. Я садился на невероятно длинную тамошнюю полосу, на которую когда-то «Буран» садился. Удивительные ощущения: помнишь еще по СССР, что это страшно режимный объект, и вот — ты садишься на этом аэродроме на собственном самолете. Но вообще тогда все «частники» летали «по-партизански». Где захотел — сел, заправился, где захотел — взлетел, не застукают — свободен как птица, застукают — твои проблемы. Программы полетов не было, но и столкновений не было, потому что самолетов частных было мало.
Как-то раз я из-за этой партизанщины чуть не погиб вместе с пассажиром. Летели с друзьями с Черного моря, из Анапы, пятью бортами, и из-за совпадения нескольких неудачных факторов мне пришлось садиться на богом забытом полевом грунтовом аэродроме в сумерках, с горящими в бочках кострами вместо аэродромных огней. Полосы как таковой не было, землю я не видел и вошел в грунт на скорости 160 километров в час. Это была моя первая авария. Повезло, что мы пристегнулись, а самолет оказался крепкий: мне его продал американский пилот, мастер высшего пилотажа, который когда-то строил его «под себя». Я выбрался из машины, и, друзья рассказывают, первое, что сказал: «На чем же я теперь буду летать?!» А они уже подумали, что мы разбились насмерть. Такая вот была партизанщина. Но пять лет назад ввели в это дело систему: мы стали летать официально, и все были этому рады — надоела ужасная путаница».
О коллекции самолетов
«Сейчас у меня несколько собственных спортивных самолетов, они находятся в Америке. Есть даже пилотажный биплан Great Lakes. Мне нравится эта «этажерка» еще и тем, что это олдскул, олдтаймер, это авиационная история. Водить джеты, то есть реактивные самолеты, я не имею права, но летал, конечно, как пассажир и на Aero L-29, Aero L-39 Albatros, на МиГ-27. Ощущения совсем другие. Кому что больше нравится — как Mercedes и BMW. На джете нельзя летать на низких высотах, ему нужна огромная полоса, обслуживание адски дорогое, он жрет топливо просто тоннами. Надо любить джеты. Я не фанат. Мне не доставляет удовольствия полет, в котором взлетел-набрал эшелон-летишь по эшелону на автопилоте-спустился-сел. Это все равно как в пассажирском Airbus, только окошко не маленькое сбоку, а большое панорамное спереди. А видны в них все равно только небо и облака. Нет драйва, а я адреналинщик, для меня драйв — это главное».