Безлюдье арктических пространств притягивает людей своей загадочностью и тайной. Например, по российской Лапландии можно бродить днями, не встречая на своем пути ни единого человека и оставаясь наедине с северной природой. Редкие тропинки грибников и рыбаков здесь теряются в болотах и в тундрах, а густые туманы скрывают из виду все вокруг. Мурманский репортер Михаил Пустовой и альпинистка Ольга Литвиненко отправились в дебри Кольского полуострова, чтобы открыть для себя малоизвестную вершину — сопку Кильдинвыдт. День за днем их встречали следы огромных зверей, ковры бледно-желтого ягеля и ненасытные комары. Об их северных приключениях — в репортаже «Ленты.ру».
«После тайги нас ждали испытания»
Кильдинвыдт касался низких полярных облаков где-то ощутимо близко. В ходовом дне пути. По меркам Арктики это недалеко. Я не первый год бредил тем, как достигну вершины самой высокой сопки в глухих окрестностях Мурманска. Я подступался к ней весной, летом и осенью. Как-то в полярной ночи, в декабре, пошел с лыжами, но чуть не отморозил пальцы ног и вопил от боли так, что, наверное, все лоси вокруг разбежались.
Между городом и расположившимся на юго-востоке от него Кильдинвыдтом лежит плотная тайга, чащи из кривых берез, каменные завалы, гористая тундра и непогода. Глубокие снега держатся до конца мая. Встречи с людьми — чаще всего это браконьеры — настолько эпизодичны, что каждая помнится досконально. От тишины на душе скребут кошки. Описания маршрута в сети нет. Поэтому Кильдинвыдт и манит меня.
Я выплевываю очередного комара и углубляюсь в щедро усыпанную курумником тайгу. Необъятные сосны чередуются с оврагами, улыбающимися скалистыми бортами. Глубокие ямы чернеют водой — она осталась с весны, окончившейся в июне. Торчат мертвые деревья и вездесущие валуны. Мелькают болота. Невыносимая июльская жара — плюс 25 градусов по Цельсию — донимает тело, заставляя мечтать о кружке прохладной воды.
Фото: Михаил Пустовой
Зной распускает гнус. Я перемазан репеллентом, но комары не слезают с меня. Льет пот ручьями. Так продолжается час за часом. Я и очаровательная Оля Литвиненко пробираемся к цели. 11 июля мы высадились из автобуса неподалеку от поселка Шонгуй и юркнули в тайгу. Лапландию я знаю лучше, чем девушка, которая появилась на свет в Арктике и забиралась, уверовав в альпинизм, в горы Памира и Кавказа. Впрочем, я имею свойство плутать на пересеченном рельефе Лапландии.
Показался Чингслесъявр, или, если перевести исковерканный саамский топоним на русский, Глубокое озеро. Мысы, украшенные стройными соснами, врезаются в гладь длинного и узкого таежного озера. Цепкие символы тайги произрастают и на каменных баклышах (островках — поморский топоним), запирающих заливы. На той стороной озера, за стеной из сосняка угадываются желтые ягельники тундры. Мы облюбовали полянку у воды — там, где ветер гоняет комаров. Шумит горелка. Жадно едим. А погода готовит сюрприз. Зной канул в лету. Опускаются прохладные туманы и морось.
«Я пытался не заблудиться в тундре»
Браконьеры вычерпали запасы рыбы в озере Чингслесъявр. Сети с мелкой ячейкой не дают кумже вырасти. Мелочь, попадая в них, достается жадным русским. Другой рыбалки они не признают. На дело браконьеры добираются с водкой. Застолбленные ими полянки завалены стеклотарой. Глядя на свинарник, я силюсь понять: почему мурманских россиян называют северянами?
Северяне живут в Скандинавии, в Финляндии, трепетно относятся к природе, а здесь в огромном количестве болтаются охочие до льгот временщики. Северянином невозможно побыть временно — до отъезда, с выходом на пенсию, на юга. Мурманчане в массе бесчувственны к природе. Их стихия — кухня.
Но вот мы покидаем уже заболоченные берега Чингслесъявра и вступаем в новый мир. Здесь природа непорочна. Видны следы лосей — если парнокопытное нападет, то мало не покажется. Течет ручей. Его глубина достигает двух метров, а на дне покоятся валуны размером с холодильник. Находим брод и скрываемся в лесу, опоясывающем сопку Чортавуайвенч. Приблизительный перевод ее названия с саамского языка — «круглая вершина».
Вокруг сыро: мокрые мхи устилают поверхность, крупные ели живут вперемешку с березами. Последние обвивают огромные валуны, запустив корни в их моховые шапки. Однако природа не дает березам развиться — часто они представляли собой труху, заключенную в бересту. В этом смешанном лесу мрачно, встречаются лосиные обглодыши и экскременты, и ничего не видно впереди. Туман усилился. Я пытался не заблудиться.
Фото: Михаил Пустовой
Год назад я тоже крался сквозь бурелом на затяжном склоне Чортавуайвенч. Я вел двух туристок — уроженок Якутии и Молдавии. Теплый, но пасмурный августовский день перешел в промозглый, дождливый вечер. Видимость упала. Направление в череде оврагов было потеряно. Пришлось целый километр петлять по распадку, заваленному мокрыми валунами и останцами. Распадок был чертовски красивый, но от его преодоления болели ноги и шалили нервы. Я вывел девочек на вершину, но мы там даже не взяли паузу в пелене косого дождя, а, вымотанные в хлам, рванули вниз — под защиту леса. Сегодня я не горел желанием выписывать крюк, краснея перед Олей.
В июле отсыревший ягель вновь скользит под ботинками, насыщая их влагой. Скользкие курумники преодолеваются аккуратно. Карликовые березы по берегам водяных линз, оставшихся от снежников, появляются из тумана. От таких видов в голове формируется колдовской мир.
Двуглавая вершина Чортавуайвенч не вызывает бурных восторгов. Ветер отнимает силы, выдувая тепло из тела. «С горой тебя!» — в шутку поздравляю я попутчицу. Но она повидала шеститысячники Памира, и бури эмоций из-за достижения 431 метра от нее ожидать не приходится. А бугристая тундра принуждает мыкаться в поисках места для палатки. Подступает ночь. Но тьмы нет — продолжается полярный день. Впрочем, из-за тумана не видно и соседнего озера.
«Кто-то вломился в палатку и хватал меня за ноги»
Ночью нас посетило зло. Все началось с подступов тревоги. Вокруг в облачности сгущается нечто смутно ощутимое, не подлежащее классификации по фауне. Оно делает круги вокруг лагеря, изучая тех, кто вторгся на его территорию. Ждет, когда наши голоса затихнут.
Фото: Михаил Пустовой
Перед сном, закутавшись в спальник, я читал Оле рассказ зоолога Михаила Кречмара о забытой на берегу Охотского моря экспедиции. Немецкие охотники, медведи и глухомань в живописном изложении автора подняли нам настроение. Кречмар — великий специалист по медведям. Несколько лет назад, уйдя на маршрут в обезлюдевшие из-за предзимья Хибины, я осознал, что возле меня шастает медвежья семья. Думал спрятаться на дереве, но чудом связался с Кречмаром (связь еле ловила), и он остудил мою панику.
Однако на вершине Чортавуайвенч косолапый не сулит ничего хорошего. Зверь разорвет палатку и убьет нас, если захочет. Впрочем, напал не медведь, а неведомая тварь, чья материя остается тайной. Когда липкая дремота поглотила меня, я почувствовал, как, смяв палатку, нечто сильное крутит мне ноги, давит на руки, тащит вон. Это продолжалось долго. После пробуждения мое тело болит. Ольга тоже ощутила что-то нездоровое. Властелин Чортавуайвенч гнал нас прочь из своей тундры.
Утром мы быстро собираем лагерь и сваливаем с мрачной вершины. Живности в ее тундре нет — ни следа лося или зайца. Даже арктические куропатки не взлетают из-под ног. Но вот на ягоду тундра богата, склоны заросли кустами черники. До первых ягод еще полтора месяца. Черника вкусная и крупная, на такой высоте плодоносит до зимнего октября, медленно зрея в тени восточного борта сопки.
По нему мы спускаемся в зону леса к озеру (оно лежит на высоте 272 метра), отделяющему нас от сопки Кильдинвыдт. Овраги, засыпанные курумниками, приводят к болотцам и березовым чащам. Ели облагораживают пейзаж. Зелень июля режет глаза, привыкшие к многомесячным снегам Крайнего Севера. От сырой растительности в воздухе стоит дурманящий запах лесотундры.
Мы прыгаем с камня на камень, делая полукруг по берегу сердцевидного озера. Ветер гоняет рябь по водной глади. Под водой утонули не знавшие ног человека галечники — идеально для купания. Но от озера веет нелетней прохладой. Впервые я посетил его в мае 2019-го. Доходила удивительно ранняя весна, победившая зиму в тайге, но в тундре снега лежали выше колена.
Фото: Михаил Пустовой
Озеро покрывал темный рыхловатый лед. Я боязливо попинал его ботинком и не решился срезать путь. Удалился в березняк, где на меня нашло одиночество, и от тоски я палил в воздух. Потревожил лося и, сам от него убегая, провалился в топь. И еще наткнулся на рыбацкий сарайчик — каркас из жердей, заваленный спиленными березами и обтянутый полиэтиленом. К нему я и вел Ольгу. От медведя не спасет, но от очередного дождя — в самый раз.
«Мы достигли вершины тундры и нашли…»
Хижины, избы и землянки (строения без деревянного пола) на Мурмане делают так, чтобы их не увидели праздношатающиеся чужаки, лесники, пограничники — те, кто предается мародерству и жгут приюты. Хотя эти строения спасают людей, даже тех, кто, не зная об их местоположении, случайно находит их в нужный момент. Хижина у подножия Кильдинвыдта пряталась на скалистом пригорке, среди густого леса и черных валунов.
Я рассекретил ее, оглядывая местность сверху; зацепился глазом за инородный предмет на замаскированной ветками крыше — ведро. Переночевав в хижине и подчинив стены, я завел привычку делать в ней привалы.
Отдохнув, ползем на сопку. Реликтовые сосны позади. Облачная мгла замкнулась за нами. Взлетка заставляет потеть. Наши сердца бешено бьются из-за резкого набора высоты. Цепляемся за камни, кусты и траву. Слева и справа — непроходимые скальные обрывы, раз склон выполаживается в террасу. Но основная картина, отложившаяся в памяти, — бледно-желтый ягель, мокрый, как губка. Кулпан (ягельное пространство) — куда ни пойди. Наверное, на сопке рай для оленей. Был.
Вершина в тумане чувствуется интуитивно. Безошибочно выходим к геологической треноге. Отпускаю шутку про то, что мы совершили первое восхождение в этом сезоне и надо его зарегистрировать. И мы ничего не видим, кроме погнутой ветрами ржавой железяки — триангуляционного знака. Ни сопок, ни зеленеющей в низинах тайги и огромных болот, засасывающих людей. В ясную погоду окрестности впечатляют. Наши сердца бешено бьются, но триумфа от того, что по пальцам пересчитать людей, забирающихся сюда, нет.
Фото: Михаил Пустовой
Гора Кильдинвыдт значится на карте. Пометка числа метров над уровнем моря — 481. Но до геологической горы ей не хватает роста, Кильдинвыдт — высочайшая сопка в этом районе. Ее саамское имя переводится, как «Кильдинская вершина над зоной леса». Как-то так.
«Если мы выйдем на север, то утонем в болотах»
Спуск в неизвестность. Рельеф преображается на глазах. Вместо однообразного склона — каменные ребра и овраги, в которых сыреют крепкие снежники и журчат ледяной водой ручьи. Поля из курумника. Озерки, из которых проглядывают макушки камней. Отроги сопки, чьи очертания смутно, но безошибочно ощущаются, расходятся по разным направлениям. Все как в горах. Визуальная динамика похода оживляет меня. Но, как назло, мои мембранные ботинки и куртка из «Декатлона» хлюпают водой вопреки обещанию хранить сухость долгие часы. Мокрая одежда выматывает физически.
Вдруг ветер чуть разнес туман. Позади нас белеет снежниками тундра, а перед глазами — желто-зеленые мхи и заросшие высокой травой рощи березового криволесья. Буйный стланик устилает болотистые кочки. На такой высоте это необычное зрелище. «Какой-то японский лес», — восхищенно молвит Ольга, преодолевая урочище. Из-за кочек идем с напрягом. Кочка — проклятие для ходока в Арктике, от Мурмана до Аляски. Шаг с кочки — и ноги проваливаются в болото, или того хуже — скрытые стлаником щели между камней, грозящие переломом кости, если в них угодить. Сил на фотосессию не остается.
Мы все ниже и ниже. Журчит ручей, порожденный озером, у которого стоит хижина, где мы восстанавливали свои силенки. Отыскиваем брод, и начинается ад. Если идти к стоянке, то придется взбираться на буреломный и заболоченный отрог сопки Чортавуайвенч. Попытка обойти его сбоку. Час проходит за часом.
Рельеф испещрен котлованами, вараками (каменными холмами). Раз за разом надо набирать высоту, продираться сквозь заросли деревьев. Из-за тумана ориентиры не проглядываются. Лихорадка из-за переохлаждения колотит меня. «Посмотри карту!» — требует Оля. Широкое озеро невдалеке подсказывает, что вместо юго-запада я уклонился на север. Теоретически мы выйдем на Серебрянскую дорогу (ведет в Териберку), если не утонем, а отыщем лазейку в огромном болоте и в порожистых ручьях, походящих на реки.
Десять километров блужданий. Усталость. Тундролесье переходит в мохнатую еловую тайгу. Овраги углубляются, каменные завалы повсюду, комары злые. К заболоченным полянам страшно приближаться, ноги засасывает таящаяся под травяным покровом жижа.
Фото: Михаил Пустовой
Чтобы нащупать проходимый путь, надо рыскать. Глаза отмечают следы лосей и старые охотничьи бивуаки. Кульминация похода — такая, какой она должна быть для всей полноты ощущений, а экстаз от вида знакомой теряющейся тропки в сторону тракта «Кола» не передается всеми буквами алфавита. Признаюсь, я поцеловал тропу.
Почувствовав под ногами тропу, Ольга ужинает и уносится вперед — ее усталость снимает как рукой. Я еле поспеваю. Рельеф — умеренно ровный. Тайга часто расступается перед миром оставленных ледником камней и одиноко стоящих в их обрамлении мертвых и серых сосен. И вновь смыкается над головой. Возникают исполинские многовековые ели, под их кроной легко расположиться десяти туристам. Тропа растворяется в болотах и водяных линзах и находится заново. Часто надо обламывать ветки, заграждающие путь, а березы окатывают дождями из капель. Рутина.
При всей красоте пейзажей последние часы маршрута утомляют. Мы спешим успеть на крайний автобус «Шонгуй — Мурманск». Темп шагов Оли уводит ее далеко вперед, она теряется из виду. И заходит на ответвление с тропы к очередному озеру. «К очень красивому озеру», — признается потом девушка. Я же думаю, что Ольга уже у шоссе. Вот последнее болото. Шумит трасса. Автобус. Никого нет. Иду искать. Порозовевшая девушка выходит из чащи… В финале у нас — безуспешный автостоп, километры по обочине и чудесная встреча с последним автобусом из поселка Кильдинстрой. Кондуктор в шоке от нашей великой прогулки, а мы мечтаем о горячем душе.