Время — штука паскудная. Сколь неумолимо оно превращает в прах человеческий материал, столь небрежно относится и к делу рук человеческих, пусть даже дело это долгоиграющее. Когда с годами исчезают с глаз долой всякие гробницы, замки, водонапорные башни, коммерческие ларьки и дороги на саммит — это понятно и должно восприниматься, как говорил персонаж фильма «Афоня», философически — не все же такие ответственные подрядчики, какими были те, кто трудился над заказами фараонов.
Но когда вырождается хорошая идея, то какими бы причинами это ни было обусловлено — геополитическими, экономическими или пусть даже чисто медицинскими — это угнетает. Более всего обидно за родоначальников идеи, которые, случалось, гибли за нее и скатывались в полное ничтожество, поверженные врагами, завистниками и гастритом. Потомки же их, заторканные проблемами насущными, пускали дело на самотек, и идея тихо угасала, находя свое естественное пристанище под плинтусом.
Мысль о том, что Россия должна иметь на Черном море собственный флот, окончательно оформилась у Петра I (первый русский военный корабль вообще предназначался для плавания по Волге и Каспию), но реализовал ее в итоге Григорий Потемкин. Носился он с этим флотом как с писаной торбой, доставая императрицу годами, благо в отношениях Екатерины и ее фаворита бурлили не только гормоны, но и государственные идеи. И, наконец, достал — 230 лет назад корабли Азовской флотилии вошли в Ахтиарскую бухту, на берегах которой и был основан Севастополь, ставший главной базой Черноморского флота.
В первые же годы своего существования флот этот всему миру на диво стал не просто боеспособной единицей, а мощнейшей силой, которая неоднократно заставляла османских адмиралов бежать с поля «позорно, как румынский полковник, тряся животом и размазывая по лицу грязные слезы». Русские корабли на Черном море вплоть до проигранной Крымской войны были фактором, которыми не могли пренебречь ни двор Сент-Джеймский, ни Версаль, не говоря уже о стамбульском Серале, десятилетиями вынужденном корректировать свою политику под диктовку орудийных залпов эскадр Ушакова, Нахимова, Сенявина. А подвиг крошечного брига «Меркурий» в войну 1828-1829 годов, выдержавшего схватку с двумя турецкими линейными кораблями, до сих пор не имеет аналогов в истории морских войн. Как, впрочем, и флотоводческий талант Ушакова.
По итогам Крымской войны России было запрещено иметь флот на Черном море. Позже канцлер Горчаков, которого любит цитировать без указания на автора наш президент, это недоразумение исправил, но флот потерял (как оказалось позже — безвозвратно) свое былое величие. Да и Турция после Нахимова, хоть и пыталась воевать на море, но успехов добилась лишь в связи с рейдом «Гебена» и «Бреслау» во время Первой мировой войны — немецких в общем-то кораблей, лишь формально подчинявшихся туркам. В начале XX века Россия уделяла больше внимания Балтике и Тихому океану, и большое распространение получила практика, когда в Севастополь отправляли корабли предпенсионного возраста (состояние так называемой Третьей тихоокеанской эскадры во время Русско-японской войны тому пример). Первые дредноуты, самые мощные на тот момент корабли, черноморцы получили только в 1916 году, когда Первая мировая была в самом разгаре.
После большевистского путча с флотом случилось такое, что светлейший князь Таврический, должно быть, перевернулся в гробу: в 1918 году часть кораблей флота была уничтожена большевиками, не желавшими отдавать их в руки немцев, а оставшуюся в 1920-м белогвардейцы увели в Константинополь и Тунис. Участь этих кораблей печальна — большинство было передано СССР, но так и осталось ржаветь у берегов Африки. В конечном счете, Москва продала корабли на металлолом французским фирмам, и из российских крейсеров понаделали булавок или что там из них делают после смерти.
В годы Великой Отечественной Черноморский флот с переменным успехом решал локальные задачи, хотя соотношение сил с кораблями противника было многократно в нашу пользу. Но к тому времени существенно выросли возможности авиации, с помощью которой немцы и румыны, располагавшие лишь кораблями малого тоннажа (по международному законодательству Германия не могла провести военные корабли через Босфор и ограничивала свое присутствие в зоне военных действий малыми подлодками, тральщиками, катерами, то есть тем, что было ранее доставлено по суше), на равных противостояли черноморцам. Случались и славные виктории, и бесславные ретирады, а один раз пришлось уступить, страшно сказать, румынам.
В послевоенное время Черноморский флот активно развивался, хотя его тактические задачи кардинально изменились — эпоха артиллерийских дуэлей окончательно ушла в прошлое. Это почувствовали на себе все флоты мира, но на Черном море, в условиях практически закрытого водоема, ломка старого имела свою специфику. В начале же 90-х случился рецидив Октябрьской революции. Правда, и на этот раз у флота остался официальный преемник — ЧФ РФ, так как у украинцев никаких оснований, да и желания, претендовать на наследие Потемкина не было.
А оно, это наследие, ныне пущено на дно. В великой битве за военный городок, в сражении за маяк, в схватке за радионавигационную станцию. Имя флота замарано в газовых спекуляциях, политических интригах, а самым упоминаемым кораблем в народе (причем, обеих стран) вот уже который год является не так давно отваренная от пирса украинская лодка «Запорожье». Черноморский флот стал разменной монетой в грязной игре — и да, он имеет стратегическое значение, которое, впрочем, мало связано с калибром его орудий и подготовкой его командиров.
А еще им пугают детей украинские националисты и он же, этот многострадальный флот, всуе любят упомянуть российские «патриоты», для которых что князь Потемкин, что броненосец «Потемкин», что «потемкинские деревни» — явления одного порядка. Как у Зощенко: «Как же, как же, — говорит, — знаю, слышал — Испания, падеспань, эспаньолка…». Один с пеной у рта кричит, что «хохлы оборзели», слыша в ответ «забирайте из Крыма свою ржавчину», другой с умом объясняет, почему Черноморский флот — это не флот, а всего лишь пугало для зарвавшихся «карликов» типа Саакашвили. Слушать все это противно.
Время — паскудная штука. А наше время и того паскуднее. И все же, с праздником, Флот.