Северную Корею обычно характеризуют как страну социалистическую. Само это государство возникло при поддержке СССР, а сейчас его патроном номинально считается социалистический Китай. Однако фактически в государственной идеологии КНДР почти ничего не осталось от марксизма-ленинизма. Зато возникшая еще при основателе династии Кимов концепция чучхе здравствует и по сей день, накладывая отпечаток даже на такие сферы, как археология. Что же представляет собой государственная идеология самого закрытого государства мира?
И друзья, и враги КНДР обычно описывают эту страну как коммунистическое государство. Однако эта характеристика давно и безнадежно устарела. Дело не только в том, что в Северной Корее без особого шума идет приватизация, но и в том, что КНДР официально не считает себя государством, основанным на принципах марксизма-ленинизма, хоть и подчеркивает верность социализму (впрочем, так поступают многие, включая Китай, который, однако, настаивает на марксистко-ленинской сути своего «социализма с китайской спецификой»). Например, на прошедшем в мае съезде Трудовой партии Кореи (ТПК) ее идеологическая задача была определена так: «С высоко поднятым знаменем кимирсенизма-кимчениризма до конца свершить дело социализма, революционное дело чучхе».
Конечно, когда в 1948 году была формально провозглашена Корейская Народно-Демократическая Республика, никакой неопределенности по поводу ее идеологической ориентации не существовало и ни о каком кимирсенизме речи не шло. ТПК в своей программе прямо указывала, что исповедует марксизм-ленинизм. Эта ситуация отражала и политическую реальность: КНДР была создана при активной поддержке СССР и во многом им контролировалась.
Однако Ким Ир Сен, полевой командир корейских партизан в Маньчжурии, ставший в 1942-м офицером Красной армии, не был доволен таким положением вещей. И сам он, и его окружение были не только (а возможно — и не столько) коммунистами, сколько националистами. В юности эти люди уходили в партизаны, рисковали жизнью и шли на немалые жертвы не столько ради абстрактных идеалов всеобщей справедливости, сколько во имя мечты о Новой Корее — сильном, процветающем и свободном от иностранного диктата государстве. Ким Ир Сену, как и миллионам молодых корейских, китайских и вьетнамских националистов в 1930-е казалось, что построить такое государство будет проще по коммунистическим рецептам. Однако их мотивация оставалась во многом националистической, им нужно было не абстрактное «счастье для всех, и немедленно», а куда более конкретное счастье — для своей страны и ее народа.
Именно эта мотивация и делала столь непростыми отношения между Ким Ир Сеном и Советским Союзом. Многие коммунисты в правящих партиях Восточной Европы были поначалу искренне готовы жертвовать национальными интересами своих стран, уступая Москве и считая, что это необходимо ради достижения главной цели — мировой революции. А Ким Ир Сен (как, впрочем, и большинство его соратников) относился к СССР куда более прагматично и с самого начала вел свою игру — стараясь, однако, это не афишировать.
Ситуация изменилась в середине 1950-х, когда в СССР начались реформы Хрущева, которые Ким Ир Сен воспринял весьма негативно. В сложившихся обстоятельствах руководство КНДР сочло за благо дистанцироваться от Москвы — тем более что та активно требовала от Ким Ир Сена свертывания культа личности, снижения темпов коллективизации и реформ, направленных на повышение уровня жизни корейцев (за счет развития тяжелой промышленности).
Фото: Jean H. Lee / AP
В ответ Ким Ир Сен начал в массовом порядке снимать с должностей, а иногда и сажать в тюрьмы советских корейцев, которых в сороковые годы в большом количестве направили «исполнять интернациональный долг» в КНДР (их было немало в высших эшелонах власти — в тот период выходцы из СССР корейского происхождения составляли до четверти состава северокорейского ЦК). При этом советское посольство быстро обнаружило, что не может ничего с этим поделать: на все упреки и просьбы Ким Ир Сен кивал, соглашался, заверял, что все будет исправлено, но продолжал поступать по-своему. Этому способствовали и поддержка, которой он и его политика пользовались в северокорейском государственном аппарате, и резкое ухудшение отношений СССР и КНР. Будучи блестящим дипломатом, Ким Ир Сен виртуозно использовал советско-китайский конфликт в своих интересах, мастерски играя на противоречиях и амбициях как Москвы, так и Пекина.
Однако разрыв (точнее, полуразрыв — до открытого конфликта дело все-таки не дошло) с СССР требовал идеологического обоснования, и оно было предоставлено «идеями чучхе».
Впервые термин «чучхе» был использован в речи, произнесенной Ким Ир Сеном в декабре 1955-го, на самом раннем этапе кампании по устранению советского влияния. В своем выступлении он говорил, что необходимо подчеркивать национальные традиции, вывешивать картины корейских, а не советских художников, изучать корейских поэтов, а не Пушкина и Маяковского — и описал все это выражением «установление чучхе».
Термин этот вообще-то был хорошо известен корейским националистам, которые пользовались им еще с двадцатых годов. На русский язык слово «чучхе» переводят как «субъект» или «субъектность», но более точным было бы переводить его как «самобытность» или даже «самость».
Кстати сказать, сотрудники советского посольства, внимательно следившие за ситуацией, сообщили, что термин в широкий оборот решил пустить не сам Ким Ир Сен, а его советник по идеологии Ким Чхан-ман, который, как было сказано по этому поводу в посольском отчете, «очень этим гордится». Впрочем, изобретатель официальной идеологии кончил плохо: в середине шестидесятых он бесследно исчез с политической арены, а его имя было запрещено к упоминанию в официальных текстах.
Торжества в Пхеньяне, приуроченные к проведению съезда ТПК; 10 мая 2016 года
Фото: Wong Maye-E / AP
Термин «чучхе» был превращен в идеологию — точнее, в некое ее подобие — в середине 1960-х. Для такого поворота идеологической политики сформировались тогда все основания. Отношения СССР и Китая были крайне напряженными, дело доходило до военных столкновений. И Москва, и Пекин старались перетянуть Северную Корею на свою сторону. Участвовать в конфликте Ким Ир Сен не собирался, и в этой ситуации ему было необходимо обзавестись идеологией, которая могла бы обосновать его претензии на нейтралитет — причем нейтралитет с оттенком, так сказать, собственного теоретического превосходства. Поэтому в середине 1960-х северокорейские идеологи, среди которых решающую роль сыграл Хван Чан-ёп, выпускник философского факультета МГУ и главный идеолог страны, превратили чучхе в относительно проработанную идеологию.
Объективно говоря, особой проработанности не получилось. По большому счету, все «идеи чучхе» сводятся лишь к нескольким предложениям, которые беспрерывно и в разных комбинациях повторяются в северокорейских идеологических текстах. Большая часть из них — это просто банальности: «человек — мера всех вещей», «народные массы являются хозяевами истории» и тому подобное. Впрочем, никакой глубины от «идей чучхе» изначально и не требовалось — было важно само их провозглашение (как сигнал идеологической независимости КНДР).
В начале 1970-х северокорейское руководство, в котором к тому времени большую роль играл Ким Чен Ир, старший сын и наследник Ким Ир Сена, предприняло попытку порвать с марксистско-ленинским идеологическим наследием. На первых порах «идеи чучхе» подавались как местный вариант марксизма, или, если цитировать Конституцию КНДР 1972 года, «творческое приложение марксизма-ленинизма к корейской действительности». Но в начале 1970-х северокорейские идеологи, включая и самого Ким Чен Ира, уже заявляли, что «идеи чучхе» — не просто вариант марксизма, а новая и универсальная прогрессивная теория. Подразумевалось, что сам марксизм был такой теорией во времена капитализма, ленинизм стал играть эту роль в эпоху империализма, а в условиях распада колониальной системы и появления новых независимых государств эта роль автоматически переходила к «идеям чучхе», которые именно тогда стали называть «кимирсенизмом». Ким Чен Ир тогда подчеркивал, что между «идеями чучхе» и марксизмом существует принципиальная разница.
Портреты Ким Ир Сена и его наследника Ким Чен Ира
Фото: Wong Maye-E / AP
Впрочем, эта линия не получила своего развития и в конце 1970-х была свернута, так что в более поздние периоды отношения между «идеями чучхе» и марксизмом-ленинизмом остались не совсем проясненными. Скорее всего, подобный откат был связан с тем, что радикальные заявления могли негативно повлиять на отношения Пхеньяна с другими социалистическими странами, которые в то время все (по крайней мере, на словах) являлись марксистко-ленинскими идеократиями. Тем не менее с конца 1960-х количество упоминаний о марксизме-ленинизме в северокорейской официальной печати неуклонно сокращалось. Большинство работ Маркса и Ленина в КНДР убрали в спецхран, оставив для широкого пользования ограниченный набор соответствующим образом отредактированных текстов бывших «основоположников».
Все большую роль в северокорейской идеологии стал играть корейский традиционный этнический национализм, восходящий к началу XX века. Следуя указаниям сверху, северокорейские историки стали изо всех сил доказывать, что все корейское является самым древним и самым замечательным.
В наиболее яркой форме эта тенденция проявилась в начале 1990-х, когда северокорейские археологи, следуя мудрым указаниям Великого Вождя генералиссимуса Ким Ир Сена «открыли» гробницу Тангуна. По корейской средневековой легенде, Тангун — сын небожителя и медведицы — был основателем первого корейского государства Древний Чосон и жил около пяти тысяч лет назад. Археологи объявили, что найденная ими могила, более или менее подходящая по датировке, есть не что иное, как место упокоения самого Тангуна, что, по их логике, доказывало справедливость националистических заявлений о «пятитысячелетней истории корейского государства». Важно было и то, что могилу эту «открыли» в Пхеньяне, подтвердив таким образом пропагандистские лозунги о том, что именно нынешняя северокорейская столица, а вовсе не Сеул — исконный центр всего корейского.
Надпись на плакате: «Как ты проводишь свой день накануне 7-го съезда партии?», 13 марта 2016 года
Фото: Kim Kwang Hyon / AP
Параллельно с этим северокорейские ученые заявили об открытии Тэдонганской культуры (археологам других стран она не известна). По их утверждениям, она была одной из величайших культур ранней древности и по степени своего развития была равна Древнему Египту и Месопотамии. Теперь северокорейским школьникам объясняют, что их страна является одной из пяти колыбелей человеческой цивилизации (другими колыбелями считаются Египет, Месопотамия, древняя Индия и древний Китай).
После распада социалистического лагеря северокорейские идеологи столкнулись с новыми проблемами. В сложившейся ситуации они стремились максимально отмежеваться от официального советского марксизма-ленинизма, который доставил им столько проблем. Впрочем, к полному разрыву с марксистской традицией они были не готовы по двум прагматическим соображениям. Во-первых, такой разрыв мог внести смятение в народные умы, а идеологическая преемственность является, как хорошо понимают в Пхеньяне, одним из условий политической стабильности. Во-вторых, подобный разрыв мог бы повредить отношениям КНДР с ее немногочисленными сторонниками за рубежом.
Тем не менее перемены все-таки произошли. Статья 3 Конституции, которая определяла «идеи чучхе» в качестве государственной идеологии, была отредактирована: теперь в ней нет упоминаний о связи чучхе с марксизмом-ленинизмом. Весной 2009 года в ходе очередных изменений из Конституции КНДР удалили все упоминания о коммунизме: в статье 59, где раньше речь шла о «формировании нового коммунистического человека», теперь говорится о «формировании нового чучхейского человека».
Наконец, в апреле 2012-го произошло неизбежное: с площади Ким Ир Сена убрали портреты Маркса и Ленина, которые украшали ее почти полвека. Иностранным гостям объявили, что портреты эти отправлены в музей, но не объяснили, в какой именно. Эпоха закончилась.