В Норильске открылась экспозиция «Евфросиния Керсновская. Сколько стоит человек», посвященная жизни в системе лагерей ГУЛАГ. Главный экспонат тут — альбомы Керсновской, депортированной из Бессарабии и отбывавшей срок в лагерях по придуманному следователем обвинению. В них она скрупулезно зарисовывала детали лагерной жизни и описывала происходившие с ней события. «Лента.ру» рассказывает о жизненном пути Евфросинии Керсновской.
Евфросиния Керсновская
Впервые вся страна увидела эти рисунки в 1989 году, когда их опубликовал журнал «Огонек». До этого они ходили исключительно в самиздате — аккуратные зарисовки с сопроводительным текстом. Тут вся повседневная жизнь главной героини Евфросинии Керсновской — если не присматриваться, вполне обычная. Но стоит взглянуть повнимательнее, начать переворачивать страницу за страницей, понимаешь: хотя речь действительно идет о повседневности, но это повседневность лагерная, гулаговская.
Это не просто сухое историческое свидетельство тех лет — дневники Керсновской наполнены человеческими эмоциями и субъективным восприятием того мира, в котором ей пришлось существовать. Она приступила к этому дневнику в 1964 году. Керсновская жила тогда в Ессентуках с матерью, которая и попросила ее записать свою историю. Евфросиния занималась этим долгие годы, уже после смерти матери, скрупулезно документируя увиденное в лагерях.
Результатом этого труда стал альбом из 680 рисунков и 2,2 миллиона знаков рукописного текста, комментирующего изображения. Это произведение, стоящее в том же ряду, что и «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына и «Колымские рассказы» Варлама Шаламова.
На поселения
Евфросиния Керсновская родилась в 1906 году в Одессе и жила там с родителями до 1919-го, когда ее отца, юриста-криминолога, арестовали и чуть было не расстреляли чекисты. Керсновские бежали к родственникам в Бессарабию, в то время входившую в Румынию. С 1812 по 1917 год эта территория принадлежала Российской империи. После революции Бессарабия смогла выбрать свой парламент и отделиться от России, после чего была занята румынскими войсками и вскоре присоединена к Румынии.
Там Керсновская получила образование и после смерти отца унаследовала фамильное хозяйство: растила виноград и злаки и продавала урожай на экспорт. Помимо поместья, Керсновской достались долги ее папы, и по ним нужно было платить.
Ее размеренная и предсказуемая жизнь закончилась в 1940 году, когда после непродолжительной военной кампании Бессарабия, как и часть других румынских территорий, отошла к Советскому Союзу и попала в Молдавскую ССР. Поскольку Евфросиния владела поместьем, а значит, была помещицей, новая власть с ней особо не церемонилась — сначала у нее конфисковали имущество, а потом выселили из дома. Керсновская отправила мать к родственникам в Румынию, а сама решила обустраиваться в новой советской республике. Однако, поскольку Евфросиния была признана бывшей помещицей, она была поражена в правах, и работу найти было практически невозможно.
Керсновская, не имевшая советского паспорта, работала по частному найму. Спала там, где придется, не желая обременять собой других людей. Когда в 1941 году началась массовая депортация бессарабского населения, она не стала прятаться от НКВД и последовала в ссылку вместе с остальными.
По альбомам Евфросинии видно, что взгляды на действительность у нее были идеалистическими: не столкнувшись с очередной несправедливостью, она, похоже, не могла себе и представить, что так бывает. Убедившись воочию, что еще как бывает, она тут же пыталась исправить ситуацию собственными силами, которых, разумеется, не хватало, а люди вокруг вовсе не спешили возмущаться сложившимся порядком, поддерживая кажущийся уже естественным ход вещей.
У Керсновской во время этапирования была возможность остаться в одном из приобских колхозов, но она пошла дальше со всеми, считая, что на лесозаготовках больше заработает, да и с топором она управляться умела. Однако ни о каких деньгах речи не шло. Ссыльные трудились по 12 часов в день, ничего за это не получая — иногда даже пайка.
Заключенные ГУЛАГа
Фото: ТАСС
Евфросиния всегда считала необходимым защищать права тех, кого унижали представители администрации леспромхозов. Она не терпела несправедливости и в результате нажила себе врага в лице руководителя одного из леспромхозов по фамилии Хохрин, любившего издеваться над людьми и писать доносы.
В конце концов Керсновская бежала, причем совершенно к этому не готовясь. Она собиралась зарубить Хохрина топором, но в последний момент не смогла поднять руку на человека и ушла в тайгу, практически ничего с собой не взяв. Во время ее скитаний ее несколько раз ловили представители властей, но отпускали.
В лагеря
Увы, удача не улыбалась ей бесконечно, и в августе 1942 года Евфросинию вновь задержали. На допросе она правдиво рассказала о том, откуда пришла, и о причине побега. Однако следователь, видимо, желая выслужиться, обвинил ее в шпионаже. Керсновскую пытали, надеясь выбить у нее признательные показания, которые она так и не дала. Но это было и не нужно — выездная сессия судебной коллегии Нарымского окружного суда Новосибирской области признала ее виновной в побеге из места обязательного поселения и клевете на жизнь трудящихся в СССР, приговорив к расстрелу. От помилования Керсновская отказалась, но расстрельный приговор заменили на 10 лет исправительно-трудовых лагерей.
В заключении Евфросинии пришлось пережить многое. Когда везло, работала в медсанчасти, в морге, приходилось трудиться и в забое. Ей продлевали срок за тягу к справедливости, желание говорить правду и защищать других заключенных. В 1944 году ее перевели в Норильлаг. Вместе с другими заключенными туда ее доставили на теплоходе. Освободилась она в 1952 году, досрочно.
Но на этом ее жизнь в лагере не закончилась. Керсновская была поражена в правах сроком на пять лет и осталась работать в шахте — теперь уже за небольшой оклад. Вскоре она, с отличием окончив курсы горных мастеров, стала помощником начальника участка. На «материк» из норильского лагеря Керсновская попала уже после смерти Сталина, в 1956-м, а двумя годами позже разыскала мать, которую давно считала умершей.
Альбомы Евфросинии Керсоновской выглядят немного наивно, однако не позволяют усомниться в том, что все это было. Если с холодными сводками и цифрами могут спорить специалисты, то, глядя на эти рисунки и читая текст, сразу чувствуешь эмоции автора. Нет, Керсоновская не обличает, не рассказывает только об ужасах. Ее работы отражают странный статус-кво, в котором ей приходилось существовать. И хорошо бы, чтобы больше никогда, никому не потребовалось писать такие мемуары.