«Любыми путями старались остаться в Норильске» Фиктивные браки, связи и холод: история Заполярья глазами местных краеведов

Станислав и Лариса Стрючковы — знаменитые норильские краеведы. Они давно и успешно изучают исторические вехи Таймыра и Заполярья, объединили единомышленников и с помощью гранта «Норникеля» открыли «Школу краеведа». Помимо этого, они выпускают исторические альманахи, книги о Таймыре, Русском Севере. С целью углубленного изучения истории Севера России Стрючковы много путешествуют со своими учениками по Таймыру и изучают исторические архивы — в том числе и из закрытых фондов. Корреспондент «Ленты.ру» поговорил с краеведами о жизни в Норильске, золотой эпохе города и о том, что нужно для его дальнейшего развития.

«Лента.ру»: Я задал паре знакомых норильчан вопрос: за что они любят Норильск? Они долго думали и сказали: за юколу (вяленую оленину) и рыбу. А для вас ответ на этот вопрос очевиден?

Лариса Стрючкова: Мы любим Норильск за то, что это очень комфортный для проживания город, здесь для нас очень комфортные климатические условия.

Такие, как за окном, когда из-за пурги ничего не видно в метре от тебя?

Станислав Стрючков: Смотрите. Появилось поколение норильчан — мы, сидящие перед вами, — которые родились здесь или живут тут с малолетства, с года-двух. Мы, как и все остальные, пытались уехать. Купили квартиру на «материке» (когда я говорю «мы», то имею в виду некую конгломерацию, сообщество минимум в несколько сотен людей), а потом у нас возник вопрос: а зачем? Есть показатель, который называется «качество жизни», он состоит из 64 пунктов. Туда входит доступность основных человеческих нужд, комфортность проживания, расстояние, которое необходимо преодолевать от работы до дома, и так далее.

Так вот, Норильск находится в первой десятке российских городов по комфортности проживания, и если мы с вами закроем глаза на то, что за окном сейчас пурга, то завтра-то здесь, скорее всего, будет солнышко, снег, мы встанем на лыжи и будем ловить непрерывный кайф. И тогда выяснится, что Норильск очень комфортен.

Лариса Стрючкова: Ваши друзья, скорее всего, моложе нас, и они, вероятно, застали Норильск в период развала страны, СССР. Тогда это было страшное место — я имею в виду всю территорию страны, не только наш город. Когда рушатся экономические связи, наработанные десятилетиями жизненные циклы. Они были рождены и воспитаны в это время.

Что касается нас, нам со Стасом идет плотный шестой десяток, мы родились, жили и сформировались в ту эпоху, которую сейчас называем «золотой эпохой Норильска», хотя это и есть та самая нормальная эпоха для жизни на Севере. Так и должно быть на Севере, как это было в 70-е, 80-е годы, вплоть до перестройки. Мы выросли с четкой уверенностью в том, что в нашей стране три столичных города: Москва, Санкт-Петербург (тогда Ленинград) — культурная столица, и Норильск — столица Севера.

Почему вы в этом были так уверены?

У нас здесь исторически сложилось так, что сюда попадали только самые лучшие, по конкурсу. Здесь готовились шикарные кадры, и уровень жизни был очень высокий — не только потому, что у нас добывают металл, а поскольку такая была социальная политика. Кроме того, так как кадровый состав был очень хорош, здесь, на месте, изобретались разные вещи, которые потом транслировались не только на всю страну, но и на весь мир.

Многие изобретения, сделанные здесь, до сих пор используются везде. Это и метод свайного фундирования, и изыскания в области оленеводства… У нас тут даже в советское время, в 70-х годах, проходили всесоюзные конференции по обмену опытом по здравоохранению (оно было по-настоящему передовое, новаторское), по бытовому обслуживанию и так далее. Живя в этой комфортной среде, мы понимаем, что произошедшее в 90-е годы — это временное состояние. Смотрите, если в квартире не убираться месяц, то она станет непригодной для жизни.

Почему же, если тут были самые лучшие люди, в 90-е годы здесь наступил упадок?

Потому что происходил развал страны. Как это сейчас пишут в прессе, никелевый комбинат «поставили на колени», зарплату не платили очень долго. Естественно, лучшие кадры стали отсюда бежать. Более того, Михаил Прохоров в свое время завел программу реструктуризации и оптимизации, чтобы оставить минимальное количество населения, необходимое для производства, перейти на вахтовый метод.

Да-да, мои знакомые как раз сейчас говорили, что ходят слухи о переводе на вахтовый метод.

Знаете, в истории Норильска это было пять раз.

Станислав Стрючков: Давайте поговорим о конкретике, о вас. Вот ваш день — вы встали и поехали на работу. Сколько вы едете?

Часа полтора.

Полтора часа туда и обратно. Три часа в день у вас вылетает. На мой взгляд, это преступно.

Но Москва большая.

Конечно. И люди едут туда, чтобы осознанно терять три часа в день. Для меня эта вещь непонятна. Мы с Ларисой это делали, три года жили в Москве…

Лариса Стрючкова: Было ощущение, что мы ждали, когда же это все закончится.

Станислав Стрючков: Да, именно. И мы вернулись обратно.

У вас работа наверняка связана с какими-то перемещениями — кроме офиса, вы же ездите на интервью и так далее. Сколько дел вы успеваете сделать в день? Работу, дом и иногда еще что-то, и это сильно насыщенный день. Вот у нас было так же.

А теперь смотрите, как здесь. Мы с Ларисой работаем на четырех работах официально. Выходим мы из дома — и через пять минут мы на основной работе — в течение дня делаем новости, тексты, формируем пиар ФГБУ «Заповедники Таймыра». В перерыве, в частности, в обеденный перерыв успеваем перемещаемся в редакцию, где занимаемся делами издательства «Апекс». Вечером мы ведем какие-то работы, связанные с общественными организациями, со «Школой краеведов». Для этого нам надо тоже переместиться.

Лариса Стрючкова: В течение дня мы можем два-три раза из «Заповедников Таймыра» куда-либо съездить и обратно.

Станислав Стрючков: И если нам надо заниматься какими-то театральными делами здесь или у нас по выходным выход куда-то в окрестности — это полноценное событие. Все рядом, все доступно, мы заточили все под себя, потому что перестали стремиться к переезду. Мы здесь создали сами себе комфортные условия, и город позволил нам это сделать очень быстро и качественно. Поэтому для нас Норильск — лучший город.

Для тех людей, которые сидят на чемоданах и думают, что завтра уедут, Норильск не может быть качественным, как и любой другой город. Находясь в Москве (а мы таких встречали и немало), они сидят на чемоданах и думают, как завтра они уедут в Лондон, в Нью-Йорк, в Израиль. В Лондоне мы встречали людей, которые сидят на чемоданах и хотят уехать в Америку.

Лариса Стрючкова: Я поняла, почему люди на Луне покупают участки — они туда хотят переехать. А что касается юколы и рыбы — это такой маленький довесочек, приложение к комфортной среде.

Станислав Стрючков: А слова о юколе и рыбе говорят о том, что ваши знакомые не могут оправдать себя в том, почему они здесь живут. Они считают, что здесь плохо, и не могут обосновать для самих себя, почему же они тут находятся.

Я переезжал с семьей из Москвы в Воронеж на год. Но, когда должен был появиться на свет второй ребенок, мы уехали обратно, так как качественной медицины там практически нет. А как с этим в Норильске?

Смотрите, вот карта нашей любимой страны. Вы из Москвы поехали в Воронеж. Это рядом. А вот тут у нас Уральский хребет. И до него работает такая штука: чем дальше от Москвы, в «замкадье», тем хуже, а после все наоборот. Централизация такова, что уже в Сергиевом Посаде полная жопа. И то же самое касается Питера: только отъехал — и все закончилось.

А за Уралом люди живут без оглядки туда. Они живут здесь и сейчас. Где лучше всего лечат позвоночники? В Новосибирске. Где замечательный раковый центр? В Оренбурге.

Лариса Стрючкова: У нас запас прочности такой, что до сих пор работает медицинская система, заложенная в золотую эпоху Норильска. Конечно, уже не сравнить с тем, что было в 80-х — у нас в 1993 году чудом успели построить тысячекоечную больницу. Потом все было снесено вместе со страной. Но сейчас мы потихоньку восстанавливаемся, и это вселяет оптимизм, тем более что государство обратило внимание на Арктику. Надо понимать, что, если в такой большой стране, как Россия, не применяется государственный ресурс, никто ничего делать не будет. Это в любой стране так.

Если отбросить размышления о том, что трава была зеленее, а деревья — большими, в Норильске в советские годы действительно было лучше?

Станислав Стрючков: Я рассказываю сейчас только факты, без эмоций. В 1985 году я окончил кафедру архитектуры нашего института. Сто человек были распределены так: 15 лучших остаются в Норильске, а остальные 85 — распределяются в Красноярск, Дивногорск, Лесосибирск. Молодым специалистам давали квартиры, подъемные деньги. Драка была за то, чтобы попасть в 15 лучших. Фиктивные браки, привлечение связей и так далее, и тому подобное. Любыми путями нужно было остаться в Норильске, потому что лучше места на земле не было.

Лариса Стрючкова: У меня аналогичная история была после окончания Красноярского госуниверситета. Я тоже пробиралась сюда, в Норильск, всеми правдами и неправдами.

Станислав Стрючков: Это данность. В Норильск, закрытый город, тогда попадали лучшие, по конкурсу и только по приглашению горкома партии, комсомола и комбината. Количество умных глаз на единицу площади было невероятно выше, чем сейчас.

А если взглянуть на это с другой стороны: тогда в Норильске было интереснее жить, чем сейчас?

Лариса Стрючкова: Да нет. Интересно всегда — и тогда было хорошо, и сейчас. Я вам неслучайно привела аналогию с квартирой — если квартиру месяц не убирать, в ней накопится слой грязи. Норильск не убирали 25 лет, не ухаживали за ним. При Прохорове была ликвидирована мерзлотная станция, повалились дома… Все, что было наработано годами северными строителями, все северные ноу-хау были разрушены. Естественно, и город начал разрушаться. Это не значит, что город плохой. Это значит, что за ним перестали ухаживать.

Нет, это я понимаю, я о том, что время было другое, страна другая, большая идея — в которую, впрочем, к перестройке уже почти никто не верил…

Лариса Стрючкова: Мы первые кричали: «Долой коммунистов!» — у Белого дома!

Станислав Стрючков: Она у Белого дома была в том самом замечательном августе, простыла, за Ельцина билась.

Лариса Стрючкова: Да, три дня билась, дура молодая… На нас, молодых дураков, всегда расчет был.

Станислав Стрючков: Я, если что, поддерживал ГКЧП, будучи комсомольским функционером, секретарем райкома.

Кстати, помню, в этот день мы с утра шли с бабушкой в магазин «Океан», еще ничего не знали, и тут к ней подбежал и закружил ее в танце какой-то мужик с воплем: «Мишку! Мишку Горбачева-то скинули! Радость какая!»

Лариса Стрючкова: На самом деле я бы хотела сказать, что нашему поколению очень повезло. Мы видели все, знаем, о чем говорим, и можем сравнивать. Мы были советскими, перестроечными, либералами, а теперь живем в современной России. Мы все это через себя пропустили. Я не могу сказать, что тогда было лучше, а сейчас хуже. Ни в коем случае.

Тогда были одни проблемы, в чем-то было лучше, в чем-то — хуже. Сейчас то же самое.

Станислав Стрючков: Сейчас есть очень модное слово «ивент». Так вот, количество «ивентов» в Норильске десятикратно больше, чем в то время. Это к вопросу, чем тут заняться. Почему молодежь уезжает — говорят, мол, нечем заняться. Но им и в другом месте будет нечем.

Знаете замечательную притчу о Ходже Насреддине, который сидит у ворот Хорезма, а мимо идут люди и спрашивают: «Как тут живется?» А тот отвечает: «А вам в другом месте как жилось? Плохо? И тут плохо будет». А другая группа идет: «Как жилось? — Хорошо. — И здесь хорошо будет».

Лариса Стрючкова: Мне кажется, что поколение, которое формировалось в период разрухи и развала, ориентировано на такую ценность, как успешность. Для меня она абсолютно фальшивая. Успешность — это не то, чего человек должен достигать в жизни. Он должен достигать гармонии, счастья. Он может быть неуспешным с точки зрения современного человека (не иметь высокий пост, большую зарплату), но иметь счастливую семью, интересное хобби, жить душа в душу и быть абсолютно счастливым. Эта парадигма сейчас исчезла…

Почему она исчезла-то?

Слом идеологии произошел. Моисей 40 лет водил евреев по пустыне, «пока не умрет последний рожденный в неволе». По всей видимости, мы живем в эпоху перемен…

Но мы можем жить вообще без идеологии или нет?

Станислав Стрючков: Вы 1981 года рождения, вам 38 лет. Периодом формирования вашего поколения были 1990-е годы. Это был жуткий период, и идеология формировалась… Я не скажу, что фальшивая, я так скажу: вот была идеология, условно, в количестве «трех кленовых листиков». Они лежали разноцветные — желтый, красный, зеленый, — и этой идеологией пользовались. А потом на эти листья сыпанули несколько сотен, и каждый выбрал себе свою идеологию. Какая бы ни была, она сейчас у каждого разная. Ее формирует Facebook, телевизор, игра World of Tanks — все что угодно. Сейчас общей идеологии тупо нет.

А она нужна?

Я серьезно считаю, что нужна национальная идея. Ее надо было придумывать еще тогда, на стыке веков, и по ней идти.

Лариса Стрючкова: Возьмем американцев — у них шикарная национальная идея, согласно которой каждая кухарка может стать президентом.

Станислав Стрючков: И когда это случается — скажем, на примере Шварценеггера — все кричат: «Ха! Действительно, работает!»

Нет, там несколько иная идея. Каждый может достичь успеха, если будет трудиться, и как следствие этого — стать президентом. А у нас как раз был тезис о том, что «каждая кухарка может управлять государством».

Лариса Стрючкова: Я же это условно сказала. Смысл в том, что идеология обязательно присутствует, и вокруг нее строится государственная машина в любой стране. Другое дело, какая идеология подходит русскому менталитету, какая — американскому… Это вопрос достаточно философский.

Станислав Стрючков: Какая идея могла бы быть близка такому разнообразному сообществу, как жители России? А мы ведь настолько разные… На самом деле это несколько сотен стран, помещенные в одну единицу, огромное количество национальностей, мировоззрений. Что бы их всех объединило?

Идеология такая: большая дружная многодетная семья! Для этого не надо платить деньги за рождение второго ребенка. Не надо стимулировать усыновление — это неправильно. Для этого надо создать путь, на котором более молодое поколение 2000-х будет понимать: да, я женюсь, и у меня будет — держись за стул! — семеро детей! Думает сейчас об этом кто-нибудь? Сейчас одного боятся родить.

А мы говорим о семерых. Почему он должен так думать? Да потому что путь у него прописан и гарантирован всеми инстанциями, начиная с конституции. Итак, я его рожу, и у меня будет бесплатная молочная кухня, прикрепленная ко мне патронажная сестра, которая может с ним посидеть хотя бы два часа в день. Потом через полгода — ясли, а затем садик. И все это мне гарантировано. Мне не надо денег, мне надо вот это!

Но это же и есть советская идеология.

Возможно, трансформированная. И если эта штука будет работать, люди приглядятся к ней, кто-то пойдет по этому пути, кто-то воздержится, через три года сюда ринутся все, а через десять лет население страны вырастет в два раза. Не надо больше ничего.

Фото: Ilya Naymushin / Reuters

Лариса Стрючкова: Стас рассказывает о механизме, а мы говорили об озвучивании идеи. Идея заключается не в том, что «я рожаю, а мне все обеспечивают», это же не так, она не в этом заключается. Мы попробовали ее для себя сформулировать, и вот что у нас получилось: мы — тот самый народ, который способен освоить и жить на огромнейшей территории, единственный в мире. Пока это так и происходит.

У нас эта мысль возникла, когда мы были в Китае. Мы обратили внимание на вещь, которая относится именно к нашему российскому менталитету. Вот железнодорожная станция, она достаточно большая, и сами китайцы на ней стоят в одной кучке, они привыкли к маленькому пространству и большому количеству людей. А мы со Стасом стоим вдалеке от них и даже на расстоянии друг от друга. Почему? Потому что в нашем восприятии жизни огромную роль играет большое пространство.

Да у них просто нет понимания личного пространства — это культурная особенность.

…И мы подумали, что это она и есть выпершая национальная идея. То есть мы — те самые люди, которые способны жить на огромной территории и освоить ее.

У нас огромные территории практически не заселены, новые города не создаются.

Да. Должны постоянно создаваться точки роста…

Станислав Стрючков: Подождите, я продолжу. Итак, население у нас увеличилось в два раза — а что с ним делать-то? Для чего нам увеличивать население, если у нас нет рабочих мест? Еще раз смотрим на карту России. Представляем, что это лодка, которая идет очень натужно, потому что перегружена сильно на один край, она готова перевернуться налево — все живут в Москве, Питере и вообще вот там.

Лариса Стрючкова: Знаете, сколько в Красноярском крае человек живет?

Я цифр не знаю, но примерно предполагаю, сколько.

Ну и сколько?

Предположим, три миллиона.

Совершенно верно, три миллиона.

Станислав Стрючков: Да, тут три, там полтора… В Приморском крае не было миллиона (сейчас уже побольше). Это пустые территории. А теперь представим себе (вы опять же, наверное, скажете, что это советская система), что где-то тут у нас искусственно созданная точка роста — и тогда люди рано или поздно придут сюда, хотим мы этого или нет! Здесь нефть, газ и так далее. А в остальных местах пусто.

И как эти точки роста делать? Даже если население вырастет в два раза, территории все равно огромные.

Это же не сразу делается, не по щелчку. Пусть оно еще в два раза вырастет. А пока оно растет, мы опять смотрим на карту и вспоминаем, что вот тут у нас алмазы, тут — офигенное количество руд, которые мы еще и не знаем. Здесь, в районе Норильска, мы освоили всего лишь один процент месторождений.

Лариса Стрючкова: Да, освоение этих территорий идет и сейчас, мы просто этого не замечаем. У нас начинают строиться дороги. На Якутию построили дороги, Северный широтный ход начинает развиваться. Дороги — это автоматическое развитие территории. Когда Транссибирская магистраль была построена, маленький никчемный Новониколаевск превратился в Новосибирск, а столица Енисейской губернии перешла из Енисейска в Красноярск.

Станислав Стрючков: А Томск отказался пропускать через себя Транссиб и остался маленьким, но уютным городом.

Вот вы говорите, что территории надо развивать за счет добычи ресурсов. А чем-нибудь еще они могут к себе привлечь внимание?

А это основа. Если мы находим на территории что-то очень важное, туда рано или поздно не только люди приедут, но и дорога (потому что нужны коммуникации, перевозки) будет, там будет развиваться строительство, там же и наука пойдет.

Лариса Стрючкова: У нас же в Норильске должна была быть мебельная фабрика, она уже закладывалась. Просто случилась перестройка.

То есть у нас тут не только никелевый комбинат, он уже начал перерастать в другое производство… Хотя металлургическое производство — это вовсе не просто добыча сырья, это серьезная индустрия. То есть потихоньку освоение территории все это и рождает. Если вывозить все с нее, конечно, тут ничего не будет.

На Севере нужно… Даже не так — правильно было бы создавать на Севере новые города?

Станислав Стрючков: Они нужны. Если мы говорим о развитии страны, то они нужны там, где есть всевозможные месторождения. Не моногорода причем! Тюмень, например — не моногород…

Месторождение будет исчерпано — и что дальше?

Исчерпаемые месторождения не развивают. Почему Норильск стал развиваться? Потому что к 1935 году стало понятно, что у нас месторождение множественное, что его в перспективе можно будет доразведать, додобыть и так далее.

Лариса Стрючкова: А потом месторождение же трансформируется. Я же говорила: сначала добыча, потом производство, потом дорога, потом высокотехнологическое производство — если развивать территорию. И, допустим, как вы сказали, месторождение было исчерпано, но на территории осталось высокотехнологическое производство… Давайте пофантазируем — производство тех же «компьютерных голографических мушек» — как вариант, я не знаю.

И вот еще почему надо строить города. Мы со Стасом — коренные норильчане, и абсолютно комфортно себя здесь чувствуем. Нам здесь физически очень хорошо, потому что мы здесь выросли, нас воспитали и мы взрослели тут. Это заложено в нашу физиологию — мы не терпим жары больше 25 градусов, мы летом из Норильска никогда не выезжаем, потому что у вас, на «материке», жарко — сдохнуть можно от жары.

А люди, родившиеся и выросшие на «материке» и приезжающие сюда осваивать территории, мучаются здесь. И это очень большая ошибка, потому что человек, рожденный здесь, впитал в себя биохимию воды, воздуха, он здесь хорошо себя чувствует и он здесь производителен, способен творить. Почему так важны корни — например, у кочующих цыган своя биохимия. Они хорошо себя чувствуют во время кочевок. У меня была беседа с одной прекрасной нганасанкой. Она оседло жила уже много лет в поселке Усть-Авам, а до этого кочевала со своим родом по молодости. А я, наивная норильская девушка, ей и говорю: «Вам же хорошо в поселке должно быть! Все есть!» А она так посмотрела в окно и отвечает: «А что тут хорошего?» И в глазах тоска такая, и продолжает она, мол, за окно глянешь — а там одно и то же… Для нее один и тот же вид из окна — это катастрофа.

Короче, к чему я это все говорю? К тому, почему здесь надо строить города. Потому что люди, рожденные тут, комфортно себя здесь чувствуют и могут жить. Те, кого выдергивают на «материк», теряют качество жизни и работоспособность. И то же самое наоборот — сюда привозят новых молодых, которые мучаются.

Вы говорили о советской системе распределения после вузов, благодаря которой сюда попадали «самые лучшие». А без государства на Север привлечь новых людей ничего больше не может?

Если раньше, когда я была помоложе, у меня еще были какие-то сомнения, то теперь я абсолютно уверена в том, что вообще все может решить только государство. Никакой частник, никакой «прекрасный» капиталист или олигарх никогда не смогут этого сделать. Не потому что он плохой, а потому что он не обязан об этом думать, у него другие цели и задачи.

И если олигарх заботится о своих работниках — это не потому, что он такой хороший человек, а потому что ему это выгодно. Чем лучше живет его работник, тем выше производительность его труда. И это нормально. Почитайте «Капитал» Маркса. Вы знаете, что этот труд — самый читаемая в мире книга после Библии? Поэтому и существует государство, которое заботится именно о развитии территорий в очерченных границах. Кроме государства, никто ничего не сделает.

Давайте вернемся даже не к идеологии, а к идее. Покорение Севера было в советское время действительно большой идеей, увлекавшей многих. Челюскинцы, БАМ… А сейчас есть у нас какие-нибудь зачатки подобного?

Станислав Стрючков: На пустом месте пиар не сделаешь. Я бы хотел добавить ко всему, что сказала Лариса, что есть определенная тема под названием «система». Пример такой: у нас стоит тысячекоечная больница, идеальное сооружение для лечения людей. Я такого не видел даже в платных московских клиниках. Это палаты, где один-два человека, отдельный санузел… А специалистов нет, они разъехались.

А теперь давайте на секундочку представим себе, что в рамках текущей системы заканчивает, положим, паренек московский вуз и сейчас думает о том, как бы ему побыстрее пробиться в платную клинику, набраться опыта и рубить бабло. Не глядя даже на то, что он для этого кого-то обманывает с диагнозом и так далее.

«Рубить бабло» — это основная ценность современности, что бы мы там ни декларировали.

А теперь смотрите: вот он берет перечень возможных применений себя любимого как, например, хирурга. И вот он смотрит: оба-на! Норильск, тысячекоечная больница, аппаратура Siemens! Возможность интернатуры, возможность продвижения по службе, зарплата, скажем, от 150 тысяч рублей. Ух ты! А почему бы мне не поехать и не попробовать, как это было раньше?

Вернемся к Марксу — откуда мы возьмем эти 150 тысяч в обществе с социальным неравенством? В котором нет равного распределения ресурсов?

Эти 150 тысяч в Норильске есть, только их расходуют совсем по-другому, на то же здравоохранение. Потому что те люди, которые сейчас здесь, убиваются на десяти работах и все равно эти деньги тратят. Хотим мы этого или нет — количество болезней одинаковое, и тратить на их лечение деньги приходится. И больной человек на производстве тоже несет для него убытки. Если правильно все распределить, 150 тысяч не покажутся недостижимой суммой.

Да, но как это сделать в нынешней ситуации?

Если бы я это знал, то бился бы сейчас за то, чтобы стать президентом. Я понимаю, что есть путь, по которому стоит идти.

Лариса Стрючкова: Это ведь работа — создать эту систему. Для того чтобы ее делать, нужно сначала пробиться в депутаты, потом туда, потом сюда… Если им это интересно — люди этим занимаются. Нам это не интересно, поэтому мы занимаемся своим делом.

Станислав Стрючков: Но мы понимаем, что другого пути нет.

Я об этом и говорю — есть огромная пропасть между простым врачом и миллиардером. Первый не получает этих 150 тысяч, а второй за всю свою жизнь не сможет потратить свое состояние, даже если будет вовсю заниматься благотворительностью.

Лариса Стрючкова: Кстати, именно поэтому и создаются модные дома — чтобы в сто раз увеличить стоимость одежды, скажем. Это не потому, что она настолько шикарна, — просто эти деньги надо на что-то тратить. Это система, и мне кажется, что она потихонечку меняется.

Просто некоторые вещи, которые происходят сейчас, кажутся непонятными. Про дороги я вам уже сказала — потихоньку они начинают развиваться. Потихоньку начинает создаваться институт земских врачей — это тоже достаточно интересно. Потихонечку начинают завлекать тех же учителей в отдаленные села. То есть, образно говоря, представьте себе некий нарыв, начинающий потихоньку рассасываться с краев. Конечно, можно попытаться вскрыть его ножом, но тогда все на хрен взорвется и зальет всех гноем.