Национальная грузинская мифология Чем объясняется политика Михаила Саакашвили по отношению к Южной Осетии и России

На текущей неделе один из главных участников грузино-осетинского конфликта, президент Грузии Михаил Саакашвили, выступил с новыми заявлениями, которые в очередной раз всколыхнули и без того неспокойные умы всех, кто участвует в этом конфликте или просто следит за событиями в Закавказье. На фоне постоянных обвинений, которыми стороны, пытаясь наладить отношения в рамках Смешанной контрольной комиссии (СКК), и так активно обмениваются весь последний месяц, слова грузинского президента о том, что он готов выйти из договора о деятельности СКК, прозвучали особенно резко.

Поводом для этого послужил следующий инцидент: накануне командующий Смешанными миротворческими силами в зоне конфликта российский генерал Святослав Набздоров потребовал от администрации одного из сел Цхинвальского района снять грузинский национальный флаг, вывешенный там в знак того, что жители села признают над собой власть Тбилиси. "Если на территории Цхинвальского региона нельзя поднимать грузинский флаг в рамках существующих соглашений, подписанных Шеварднадзе, то я готов выйти и денонсировать эти соглашения", - заочно ответил Набздорову Саакашвили, прибывший во вторник в Батуми на первое заседание нового Верховного Совета Аджарской автономии.

Помимо этого, Саакашвили упомянул о том, что у Тбилиси есть неопровержимые доказательства незаконной деятельности в Цхинвальском районе сотрудников российской военной разведки, которые якобы организовали в начале июля задержание нескольких десятков грузинских полицейских в селе Ванати. Последовавшая затем реакция МИДов России и непризнанной республики Южная Осетия по поводу возможного упразднения СКК, равно как и опровержение слов о разведчиках со стороны российского Министерства обороны, особого эффекта не произвели - дипломатическая инициатива осталась за Саакашвили. Таким образом, грузинский президент продолжает склонять общественное мнение к мысли о том, что последние события в Южной Осетии - это международный конфликт, участниками которого являются не Тбилиси и Цхинвали, а Грузия и Россия. Поэтому он и ставит под сомнение статус СКК, которая формально обеспечивает легитимность российского военного пристутствия в Южной Осетии.

Немного истории

Если отвлечься от истерии, сопровождающей сегодня освещение грузино-осетинских событий в различных СМИ, то легко заметить, что для понимания сути этого конфликта и возможных путей его преодоления наблюдателям зачастую не хватает важной информации. Несмотря на обилие аргументов, которые каждая из сторон приводит в оправдание своих нынешних действий, рядовой россиянин вряд ли может уверенно сказать, из-за чего, собственно, началось противостояние Тбилиси и Цхинвали, какие цели преследовали его участники, какова роль Москвы во всей этой истории и, главное, что заставляет Саакашвили сегодня делать то, что он делает.

ГИЯ НОДИЯ:

Дать развернутые ответы на все эти вопросы в рамках одной статьи невозможно, поэтому за деталями отсылаем всех, интересующихся этой темой, к работам грузинского историка Гии Нодия, опубликованным в интернете. А сами перечислим основные пункты, без понимания которых оценить нынешнюю обстановку в Южной Осетии невозможно (при этом, главным образом, будем опираться на работы упомянутого ученого, который не стесняется указывать на ошибки грузинской стороны и называть вещи своими именами там, где это необходимо).

Первое. Вопреки широко разрекламированному мнению осетинской стороны, многовековая история взаимоотношений осетин и грузин к войне 1989-1992 гг. и к нынешнему конфликту прямого отношения не имеет. Какие бы кровавые эпизоды и застарелые обиды ни копила историческая память того или другого народа, в рамках бывшего СССР они уживались довольно мирно; столкновение произошло в тот момент, когда Советский Союз начал распадаться и политическая жизнь в бывших республиках, в частности, в Грузии, вдруг потеряла привычную определенность. Примерно к этому же времени относится возникновение других подобных конфликтов на советском и постсоветском пространстве: грузино-абхазского, нагорно-карабахского, приднестровского, - все они явились отголоском распада СССР и все были вызваны примерно схожим набором причин.

Второе. Несмотря на широко распространенное мнение о том, что по сути своей конфликт между грузинами и южно-осетинами является конфликтом этническим, это не совсем так. Речь, скорее, должна идти об этнотерриториальном конфликте, так как два народа столкнулись не из-за того, что соседство с осетинами раздражало грузин просто потому, что те - осетины (или наоборот), а потому, что эти народы претендовали на одну и ту же территорию. Примечательно, что если в начале девяностых тогдашний президент Грузии Звиад Гамсахурдиа старательно акцентировал именно этнический фактор (за что и грузинская оппозиция, и западная пресса не раз обвиняли его в фашизме), грузины в целом даже в тот момент на этническую самостоятельность осетин не покушались - задача заключалась не в том, чтобы искоренить осетин как народ (хотя сегодня Цхинвали требует, чтобы Тбилиси признал события 1989-92 годов именно геноцидом осетин), а в том, чтобы выдавить их с "исконно грузинских" земель (Южную Осетию грузины считают своей исторической провинцией и называют Шида Картли, или Самачабло).

Наконец, третье и, пожалуй, самое важное. Историю грузино-осетинского конфликта нельзя понять без учета внешнеполитических устремлений молодой независимой Грузии образца 1990 года; несмотря на то, что грузины привычно (и часто за дело) обвиняют Россию в активном вмешательстве и в боевые действия вокруг Цхинвали, и в грузино-абхазскую войну, сами эти войны, наверное (насколько можно говорить об истории в сослагательном наклонении), не начались бы, если бы политический менталитет независимой Грузии не определялся в то время постоянной и недоброжелательной оглядкой на Москву. Иными словами, именно особое отношение к северному соседу со стороны Гамсахурдия и его окружения, а в впоследствии и Эдуарда Шеварднадзе, предопределило их политику в отношении своих этнических меньшинств.

Историческое самосознание грузин на протяжении веков формировалось особенностями географического и геополитического расположения Грузии - православной страны на окраине христианского мира. Если в XI-XII веках Грузинское царство было обширным и могущественным, то в дальнейшем, после поражения от монголов в XIII веке, близость к мусульманским империям сыграла роковую роль: в течение долгого времени на Грузию претендовали Турция и Персия, что в конце концов вынудило грузин активно искать себе могущественного покровителя. Россия таким покровителем стала не сразу, а лишь к концу XVIII века, когда Кавказ попал в поле интересов Российской империи. Но, считают грузины, подписав в 1783 году дружественный договор с могучим северным соседом, они обманулись в своих ожиданиях. За защиту от внешней угрозы (далеко не всегда, по мнению грузинских историков, эффективную) им уже в 1801 году пришлось заплатить суверенитетом, что впоследствии даже стало якобы угрожать грузинам потерей их национальной самобытности. Поэтому отношение грузин к русским уже двести с лишним лет остается противоречивым: благодарность мешается с обидой и настороженностью, причем последнего явно больше.

А в XIX веке, когда Грузия - опять же с помощью России - приобщилась к идеям и ценностям западноевропейской цивилизации, среди образованных грузин родилось представление о том, что внешнеполитическим ориентиром Грузии должна стать не царская империя, а передовые по тем временам государства Запада. С тех пор миф о Западе как "центре добра и надежды" прочно укоренился в грузинском национальном самосознании. Если при царе открыто искать новых покровителей среди западных стран было затруднительно, то сразу после Октябрьской революции, в краткий период государственной самостоятельности Грузии в 1918-21 годах, молодое государство сразу начало налаживать контакты с Англией и Германией, полагая, что эти страны окажут ей поддержку уже против России. Надежды эти не оправдались, и в 1921 году Советская Россия силой присоединила Грузию к себе, в очередной раз подтвердив опасения грузин, давно подозревавших своего северного соседа в агрессивных намерениях.

Таким образом, к 1990 году, когда Грузия вновь обрела шанс на политическую независимость, сложилась любопытная ситуация: с одной стороны, более-менее серьезный опыт государственной независимости Грузии остался в глубоком Средневековье, а с другой - стойкий страх перед имперскими замашками России и общая ориентация на Запад толкали Грузию к тому, чтобы и свое собственное будущее строить по западным моделям (в основном, либерально-социалистического толка), и там же искать себе покровителей, способных защитить молодую республику от угрозы с севера. Собственно, своеобразно понятое "западничество" стало для грузин важным признаком национальной самоидентификации.

В результате нарождающееся гражданское самосознание грузин с самого начала тесным образом оказалось переплетено с самосознанием этническим (во всем "не исконно грузинском" в те годы принято было усматривать руку Москвы и угрозу государственному суверенитету), а во внешней и внутренней политике преобладали средневековые модели поведения, не подразумевавшие даже возможности компромисса с "врагом" и требовавшие от своих адептов фанатично отвергать "современные" способы борьбы с коммунистическим и колониальным прошлым. По такому "современному" пути, например, в те годы пошли страны Балтии, которые не погнушались воспользоваться легитимными политическими процедурами, которые предоставляла им разваливавшаяся советская система, чтобы начать отделение от нее, а потом действительно стать полностью суверенными.

Диктатор-демократ

А вот в Грузии любое участие в легитимных процедурах, допускавшихся советской властью (вплоть до выборов в верховные органы местной власти) к концу 1980-х годов (и особенно после апрельских событий 1989 года в Тбилиси) уже считались едва ли не прямым предательством национальных интересов. Не удивительно, что власть там в конце концов досталась "радикалам" самого непримиримого толка: Гамсахурдиа, став президентом, строил свою политику не на позитивных и прагматичных целях, а на образе врага, в роли которого, естественно, выступал Кремль.

Бывший правозащитник Звиад Гамсахурдиа, по мнению ряда грузинских историков, был личностью крайне противоречивой, и тот образ демократии, который он навязывал стране, сильно отличался от моделей, глубоко запавших в душу "прозападным" грузинам. К тому же он обнаружил явную склонность к диктаторским замашкам и, подобно всем диктаторам, страдал манией подозрительности по отношению к своему ближнему и дальнему окружению. В результате человек, избранный своим народом, с именем которого связывались надежды на светлое демократическое будущее Грузии, был свергнут своими бывшими сторонниками ("не без участия Москвы", разумеется) именно как авторитарный правитель, взявший курс на установление в республике тоталитарного режима.

Именно при нем трения с меньшинствами, которые также после фактического развала СССР были взбудоражены открывшимися перспективами "суверенитета", из политического поля переместились в этнотерриториальное. Поначалу грузинские "радикалы" (чей радикализм, напомним еще раз, был направлен исключительно против "влияния Москвы") успешно справлялись со вспышками этнического самосознания осетин и абхазов, умело переводя их в русло национально-освободительной борьбы от засилья советской "империи"; но впоследствии именно Гамсахурдиа, почувствовав, что аргументы от "почвы и крови" добавляют ему популярности среди своих, стал активно использовать националистическую риторику и прямо обвинять меньшинства в том, что они являются "пятой колонной", проводниками политики Кремля на территории Грузии.

В этих обвинениях была доля истины - хотя бы уже потому, что ни в 1989-м, ни в 1990-м году советское правительство еще не могло сжиться с мыслью о том, что СССР пришел конец, и пыталось всеми правдами и неправдами остановить процесс распада. Но собственно осетины и абхазы не были, конечно, злонамеренными "агентами влияния" Кремля. Просто национальная политика советской власти была нацелена на создание в рамках братских республик самостоятельных автономий рангом пониже, но со всеми признаками собственной государственности, включая местные, национальные властные органы. Понятно, что на местах все семьдесят лет существования СССР между республиканскими и автономными центрами шло когда скрытое, а когда и явное соперничество, и когда Большой Брат из Москвы ощутимо ослабил хватку, соперничество переросло в настороженное противостояние. Собственно, в грузинских автономиях в то время шли те же процессы, что и в самой Грузии, только в меньшем масштабе: если Грузии позволено отделиться от СССР, то почему им не позволено отделиться от Грузии?

Начало кровопролитию в Южной Осетии было положено 23 ноября 1989 года, когда при прямом участии Гамсахурдиа и руководителей еще существовавшей на тот момент Грузинской ССР в Цхинвали на "митинг" прибыло несколько десятков тысяч грузин, в том числе и значительное число людей с оружием в руках, не представлявших никакие легитимные правоохранительные структуры. Дело обернулось стрельбой, причем, по данным осетинской стороны, вооруженное сопротивление тысячам незваных гостей в первые часы противостояния оказали 42 цхинвальца, к которым в тот же день присоединилось все мужское население города. В тот раз блокада Цхинвали продлилась четыре месяца, шестеро осетин были убиты, более 400 получили ранения или увечья, но в итоге грузинам пришлось отступить.

В следующем, 1990 году, Гамсахурдиа стал председателем Верховного совета Грузии, и 10 декабря парламент республики под его руководством принял решение о ликвидации автономии Южной Осетии, где накануне, 9 декабря, прошли несанкционированные Тбилиси выборы в местный Верховный совет. В Цхинвали это расценили как прямое объявление войны. И действительно, война началась уже в первых числах нового, 1991 года. В ночь с пятого на шестое января руководство Грузии ввело в Цхинвали подразделения милиции и национальной гвардии, пролилась кровь, стали гибнуть люди. К концу месяца местным отрядам самообороны удалось вытеснить грузин из города, после чего грузинские вооруженные формирования (по большей части - нерегулярные, как и осетинские) начали преследовать осетин, проживавших в окрестностях Цхинвали. Советский Союз тогда еще формально существовал, но официальной Москве в тот период было не до Осетии (в частности, в Цхинвали стоял советский гарнизон, по большей части безучастно смотревший на происходящие вокруг события).

Образ героя, вступившегося за национальные интересы грузин и не побоявшегося при этом бросить прямой вызов России, позволил Гамсахурдиа выиграть президентские выборы в мае 1991 года. Но вскоре отношение к нему в самой Грузии начало меняться. Во-первых, именно в 91-м году Гамсахурдиа окончательно показал себя не солидным демократическим лидером, а неуравновешенным человеком, не способным сплотить политически активных людей и составить с ними одну властную команду. Во-вторых, общее экономическое положение Грузии сильно ухудшилось - былые связи с Россией были разорваны, собственная промышленность находилась в упадке. В-третьих, война в Южной Осетии шла совсем не так удачно, как надеялись грузины, - покончить с мятежным анклавом за пару-тройку месяцев не удалось, и перспективы также были неясны (не говоря о том, что одновременно очень неспокойно было и в Абхазии).

И, наконец, в-четвертых, вооруженные действия в Южной Осетии сильно повредили Грузии в глазах мирового сообщества, прежде всего западного, которое республика давно считала "своим". С точки зрения грузинов, Гамсахурдиа, который должен был "интегрировать" Грузию в западный мир, своими действиями выставил страну в таком свете, что о моральном праве на "интеграцию" не могло быть и речи. К тому же преследования осетин начались не только в Южной Осетии, но и в самой Грузии (на территории автономии проживало около 65 тысяч осетин, а за ее пределами на грузинской территории - около 160 тысяч). Людей не вырезали семьями, но откровенно выдавливали с насиженных мест: в осетинские деревни переставали подавать электричество, воду, подвозить хлеб и так далее. В результате десятки тысяч осетин стали беженцами - они перебирались сначала в Цхинвали, потом дальше, через границу, в Северную Осетию. Одновременно около десяти тысяч грузин вынуждены были бежать из Южной Осетии в Грузию.

Кризис наступил после августовского путча в Москве и кровавого разгона оппозиции в Тбилиси в сентябре 1991 года. В первом случае Гамсахурдиа неожиданно сделал попытку подыграть членам ГКЧП, что у него на родине однозначно было воспринято как предательство национальных интересов (кем бы ни были Янаев и компания, это была все та же Москва, на компромисс с которой идти было нельзя ни за что). Во втором - диктаторские замашки Гамсахурдиа проявили себя воочию, в стране начались массовые митинги оппозиции. Все это привело к декабрьскому вооруженному мятежу, в ходе которого Гамсахурдиа был свергнут с поста президента Грузии.

Возвращение Седого Лиса

Приход к власти Эдуарда Шеварднадзе, не принимавшего непосредственного участия в свержении Гамсахурдиа, не в последнюю очередь был обусловлен тем обстоятельством, что, в глазах грузин, бывший министр иностранных дел СССР, сделавший немало для развала Союза и за это время завязавший тесные личные контакты с западными лидерами, был идеальной фигурой для восстановления Грузией утраченного было доверия со стороны "Запада". Важным обстоятельством было и то, что коалиция разрозненных политических сил, сместивших предыдущего президента, не была единой и нуждалась в некоей объединяющей фигуре, не связанной тесно ни с одной из них.

Отчасти Шеварднадзе, действительно, сумел выполнить ряд ожиданий, которые на него возлагались. Так, он привлек к Грузии внимание мировых лидеров, прежде всего американцев, ему удалось добиться значительного увеличения гуманитарной помощи, поступающей в Грузию с Запада, он сумел наладить отношения с Международным валютным фондом (благодаря чему была остановлена назревавшая экономическая катастрофа), открыть для Грузии перспективу вступления в НАТО, даже пригласить в страну американских военных. Но в целом объем ожиданий, связывавшихся в грузинском общественном сознании с приходом к власти Шеварднадзе, был настолько велик, что исполнить их все было просто невозможно. От него ждали в первую очередь исполнения двухсотлетней "грузинской мечты" - твердых гарантий независимости Грузии со стороны какой-нибудь крупной западной державы в виде реальной военной защиты от имперских притязаний России. Естественно, даже американцы пойти на это не могли.

Однако твердая вера в то, что "заграница нам поможет" и в этом вопросе, до какой-то степени, видимо, захватила самого Эдуарда Амвросиевича - далеко не наивного человека, не новичка в политике, в том числе и международной. Иначе трудно объяснить, почему Шеварднадзе, имея перед глазами неудачный пример Гамсахурдиа, не просто продолжил его внешнюю политику на конфронтацию с Россией, но и избрал для этого такие методы, как усиление военного давления на этнические анклавы - Южную Осетию и Абхазию (в глазах грузин войны на окраинах по-прежнему были прямым столкновением с Россией, а не с осетинским или абхазским народами).

К активизации боевых действий в Осетии Шеварднадзе, возможно, подтолкнули сами осетины, которые в январе 1992 года (после свержения власти Гамсахурдиа) провели у себя референдум о независимости Республики Южная Осетия. Понятно, что положительно на вопрос о независимости от Грузии ответили 98 процентов голосовавших осетин. Сам Шеварднадзе занял пост председателя Госсовета Грузии в марте, а уже в апреле, после того как из Цхинвали ушли все еще остававшиеся там подразделения МВД России, грузинские военные формирования резко усилили обстрелы города и стали сжимать вокруг него кольцо. Именно в те майские недели исход осетин из Южной Осетии и особенно из Цхинвали принял массовый характер. К двадцатому мая 1992 года относится эпизод с расстрелом грузинскими боевиками 39 мирных жителей - осетинских стариков, женщин и детей, следовавших в одном автобусе в сторону Северной Осетии. А 29 мая Верховный Совет Республики Южная Осетия принял Акт о государственной независимости.

К июню грузинским вооруженным формированиям удалось закрепиться на левом берегу реки Большая Лиахва, разделяющей Цхинвали. Но это был их последний военный успех - несмотря на общую неорганизованность обороны города, которую отмечают сами осетины, на штурм остальной (большей) части Цхинвали грузины так и не решились. А в двадцатых числах июня в Сочи было подписано четырехстороннее российско-грузино-осетинское (Северная и Южная Осетия) соглашение о принципах урегулирования грузино-осетинского конфликта. Видимо, к тому времени и до Москвы, наконец, дошло, что грузины под Цхинвали воюют именно с ней, и Борис Ельцин, как раз в то время ставший первым президентом России, стал принимать меры. Запад на вооруженное "столкновение" двух соседних государств по-прежнему взирал издалека, поэтому Шеварднадзе ничего не оставалось, как попросту сдать позиции. 14 июля 1992 года в Южную Осетию вошли смешанные российско-грузино-осетинские миротворческие силы в составе четырех батальонов, и война, по воспоминаниям очевидцев, прекратилась буквально в один день.

В общей сложности, по данным осетинской стороны, в ходе боевых столкновений в Южной Осетии в 1989-1992 годах погибло свыше трех тысяч мирных жителей-осетин, около 300 человек пропали без вести, свыше 40 тысяч человек стали беженцами, было сожжено более ста осетинских сел.

Ввод миротворцев осетины однозначно восприняли как военную победу над Грузией - как-никак после полутора лет боевых действий осетины фактически отстояли свою независимость. И хотя Южная Осетия лежала в развалинах, а грузинский миротворческий батальон разместился на ее территории, грузинам пришлось смириться с мыслью о том, что они по-прежнему беззащитны перед Москвой, которая в очередной раз вмешалась в их внутренние дела с позиции силы. Но "дух гражданской войны", привитый еще Звиадом Гамсахурдиа, и общий антироссийский настрой сыграли с Шеварднадзе и Грузией злую шутку: не сделав ни одного нужного вывода из осетинской авантюры, грузины тут же ввязались в следующую. В августе того же 1992 года Тбилиси начал войну в Абхазии, хотя и там, как ранее в Осетии, войны можно было бы избежать, прояви грузинские руководители чуть больше политической гибкости и чуть меньше фанатичной приверженности к укоренившейся в их головах модели "плохая Россия - Грузия - хороший Запад".

Эта война, гораздо более масштабная и кровопролитная, чем осетинская, закончилась для Грузии полным провалом. К сентябрю следующего, 1993 года деморализованные правительственные войска бежали из Абхазии; за ними последовали несколько сот тысяч грузинских беженцев; значительная часть территории Грузии оказалась отторгнута от центра; на западе страны звиадисты подняли вооруженное восстание и стали наступать на столицу. И хотя грузины были уверены, что всему миру ясно, кому они проиграли войну в Абхазии (имелась в виду, разумеется, Россия), Запад по-прежнему взирал на происходящее безучастно. Грузия реально оказалась в шаге от полного развала.

"Эс вин вкопилварт"

В этой критической ситуации Шеварднадзе ничего не оставалось, как снова - уже в который раз - склонить колени перед Москвой. Буквально через несколько дней после изгнания грузинской армии из Абхазии он, скрепя сердце, сказал, что "сейчас понял, почему Ираклий подписал договор с Россией", и принял от Кремля военную помощь. Тбилиси получил российские танки (вместе с экипажами), в Поти ошвартовались корабли российского Черноморского флота, по всей Грузии прошел слух о том, что российская армия теперь на стороне законной грузинской власти. Этого оказалось достаточно, чтобы звиадистский мятеж захлебнулся. Государственная целостность Грузии была спасена.

Но заплатить за это пришлось дорогой ценой - присутствием российских военных баз на территории Грузии, вводом российских миротворцев в Абхазию, вступлением Грузии в СНГ и, самое главное, крушением "национального проекта". Надежды на то, что Грузия станет во всех отношениях самостоятельной страной, способной - под патронажем "благосклонного Запада" - противостоять любому давлению со стороны соседей (прежде всего - России), в очередной раз потерпели крах. Более того, теперь на помощь Запада нельзя было и рассчитывать - в те сентябрьские дни 1993 года грузинов охватила волна самоуничижения. По свидетельству грузинских историков, слова "эс вин вкопилварт" ("смотрите, какими мы оказались") стали в те дни лейтмотивом. Причем разочарование в самих себе оказалось и частичным разочарованием в Западе, который "продал нас России".

Если бы в те дни Россия уже оправилась от собственного шока, связанного с разрушением былых государственных, экономических и идеологических моделей, и если бы у нее имелось твердое представление о том, чего она хочет от своих ближайших соседей, то, пожалуй, она сумела бы распорядиться ситуацией лучше - может быть, даже с точки зрения самих грузин. Но, в очередной раз прикрикнув на младшего брата, старший брат, как обычно, забыл про него и предоставил самому себе. Так Россия упустила еще один исторический шанс: вместо того, чтобы стать, наконец, для Грузии настоящим и долгожданным патроном, способным оказывать ей ощутимую экономическую и политическую поддержку, она осталась империей-агрессором, которая в критический момент способна помочь, но лишь для того, чтобы потом махнуть рукой на внутренние проблемы подопечного, требуя с него за свою помощь тройную цену. Поэтому дальнейший диалог с Тбилиси, когда в этом возникала необходимость, Москва последовательно вела с позиций силы.

И тем не менее для Грузии кризис осени 1993 года стал началом выздоровления. Потеряв интерес к национальным "пятым колоннам" (что толку воевать с абхазами и осетинами, если главное сражение - с Кремлем - уже проиграно?), Шеварднадзе взялся, наконец, за укрепление центральной власти и за экономику страны. Тут-то как нельзя кстати пришлись кредиты Всемирного банка и МВФ, очень быстро превратившие лари в твердую валюту, и проект нефтепровода, способного соединить нефтеносные запасы Каспийского моря с черноморскими грузинскими портами. Вот в этом Запад, действительно, был заинтересован, хотя и не настолько, чтобы открыто выступить против России на стороне Грузии, поэтому в 1995 году международный консорциум, ведающий каспийской нефтью, утвердил два варианта прокладки предполагаемого нефтепровода - по территории Грузии и по территории России (где, правда, и в 95-м и сейчас на пути предполагаемой трубы лежала и лежит мятежная Чечня). Пока ни один из проектов не осуществлен, и чем кончится это своеобразное соперничество, непонятно, но очевидно, что за прошедшие годы мирного развития независимая Грузия окрепла и вновь заинтересовалась "западным проектом". По крайней мере, ее отношения с Россией на протяжении 1995-2003 годов становились все более и более напряженными, из чего следует, что мириться со своим нынешним положением Грузия по-прежнему была не намерена.

Спаситель Миша

ДОСЬЕ Vip.Lenta.Ru
Усмирение грузинских окраин Аджарский кризис Мирная грузинская революция

С вышеизложенной точки зрения понятно, почему на смену Эдуарду Шеварднадзе в 2003 году пришел именно Михаил Саакашвили и что это означает для будущего Грузии и, в частности, Южной Осетии и Абхазии. Шеварднадзе, несмотря на все свои заслуги перед Грузией, запятнал себя компромиссом с Россией 1993 года и последующей политикой умиротворения Кремля, к которой неоднократно прибегал, когда действия грузинского парламента и других официальных структур начинали слишком уж раздражать Большого Брата. К тому же именно Шеварднадзе в 1995 году принял участие в инициированном Москвой переговорном процессе по урегулированию осетино-грузинского конфликта, то есть по закреплению де-факто сложившейся очень неприятной для Грузии ситуации. Для устранения Шеварднадзе, разумеется, были и другие причины, но очевидно, что Саакашвили - куда больший "западник", чем его предшественник на посту грузинского президента.

И очень характерно, что, укрепившись в Тбилиси, Саакашвили начал свою деятельность в роли главы государства с заявлений о намерении взять под контроль мятежные окраины. Причем сразу перешел от слов к делу, буквально за несколько месяцев покончив с фактическим суверенитетом Аджарии. После чего заявил, что на очереди - Абхазия и Южная Осетия. И тоже перешел от слов к делу, в результате чего сегодня под угрозой оказалась деятельность СКК в Южной Осетии.

Тут обращают на себя внимание два момента. Во-первых, Саакашвили явно сделал выводы из опыта предшественников. В отличие от Гамсахурдиа и Шеварднадзе, он отказался от ставки на "дух гражданской войны" - обе последние "революции" в Грузии, и в Тбилиси, и в Батуми, были "бархатными". Подобная "мягкость" как нельзя лучше соотносит Саакашвили с образом идеального грузинского президента, который не только исповедует прозападную идеологию, но и следует "западным" моделям политического поведения (при всей условности подобных терминов). Далее, придя к власти, Саакашвили громко заявил (чего, конечно, никогда не делали его предшественники), что отныне Грузия будет строить с Россией новые, "государственные" отношения, видимо, подразумевая при этом все ту же "западную" дипломатическую модель. Тем самым он, с одной стороны, на словах отказывался от грузинского внешнеполитического радикализма 1990-х, а с другой - давал понять, что отныне Грузия и Россия - целиком и полностью равноправные партнеры. Сам тон его заявлений, опять же, как нельзя лучше соответствует "грузинской мечте", которая сводится не к формальной, а к настоящей независимости от Москвы. Более того, высказывания Саакашвили прямо создавали иллюзию, что эта мечта уже реализована. Далее, Саакашвили лучше, чем Шеварднадзе, подходит на роль "друга Запада", потому что молод, а, следовательно, не связан ни коммунистическим прошлым, ни участием в войнах начала 90-х годов. Наконец, у него настоящее европейское и американское образование и настоящая жена-нидерландка.

Но есть еще и во-вторых, которое настораживает куда больше. Саакашвили, пользующемуся сегодня в Грузии не меньшей популярностью, чем Путин в России в 2000-м году, нет нужды укреплять свой авторитет воинственными выступлениями против этнических меньшинств. Восстановление территориальной целостности страны, как новый грузинский президент называет свои действия в отношении Южной Осетии и Абхазии, - не самая главная задача нынешней Грузии, граждане которой по-прежнему живут очень бедно и промышленность которой находится далеко не в лучшем состоянии. И тот факт, что начал он именно с усмирения окраин, свидетельствует о многом.

Прежде всего о том, что грузинский "национальный проект", несмотря на катастрофу 93-го года, жив. Следовательно, Грузия по-прежнему видит себя в роли неприкаянного осколка "Запада", главная задача которого - отбиться от российских "имперских" притязаний. Именно поэтому, кстати, Саакашвили с самого начала нынешнего обострения грузино-осетинского противостояния так настойчиво апеллирует к западному миру (взять хотя бы его неожиданный отъезд в Лондон сразу после инцидента с захватом грузинских полицейских в Ванати или его постоянную присказку "Я уже звонил Колину Пауэллу"). А утверждение Саакашвили о том, что если в Южной Осетии начнется война, то это будет война между Грузией и Россией, равно как и его намерение выйти из договора о статусе СКК, прямо говорят о том, что ментальность грузинских политиков осталась прежней: они считают Россию своим врагом номер один; они строят свою внутреннюю политику, отталкиваясь от образа этого врага; в осетинах и абхазах они видят руку врага; они снова готовы ввязаться в борьбу с Москвой, больше считаясь со своей идеальной мифологией, чем с реальными фактами и прагматическими задачами.

Последнее соображение - самое опасное из всех. Если отбросить средневековый опыт, то три года независимости Грузии в начале ХХ века и четырнадцать лет в конце свидетельствуют о том, что иных моделей самостоятельной внешней политики у этой страны просто нет. А значит, осетинские и абхазские события первой половины 90-х годов могут повториться. Потому что налицо очевидный факт: этнотерриториальные претензии Грузии к окраинам, равно как и причины, спровоцировавшие предыдущие войны, никуда не делись, несмотря на весь западный лоск Саакашвили. Конечно, он аккуратнее своих предшественников, пока не порет горячку и не кидается откровенно националистическими лозунгами. Но эпизод с государственным флагом Грузии в зоне ответственности СКК очень показателен - Саакашвили настолько волнуют символы, что ради них он готов рискнуть головами своих соотечественников.

И все его попытки представить нынешний конфликт как очередной эпизод борьбы за национальную независимость Грузии против России, в которой и осетины, и абхазы - естественные союзники грузин (недаром он и его министры так настойчиво пытаются отделить окружение главы РЮО Эдуарда Кокойты и его самого от основной массы осетин), уже не убедительны. Не убедительны прежде всего для самих осетин. Потому что момент, когда это можно было сделать, был упущен Гамсахурдиа в 1989-90 годах. А теперь два народа разделяют пролитая кровь и неурегулированные взаимные территориальные претензии. Что, например, Саакашвили будет делать с десятью тысячами грузинских беженцев из Южной Осетии, тем более если, как обещает, предоставит этому региону самую широкую автономию? А с двумястами с лишним тысячами абхазских беженцев? Вселит их обратно? В сложившихся условиях и осетины, и абхазы сочтут их возвращение сигналом к началу военных действий. Это в Аджарии достаточно было свергнуть правящую верхушку, чтобы завоевать доверие аджарцев, которые по сути те же грузины и которым с остальными грузинами делить нечего. В Южной Осетии так - по крайней мере сейчас - не получится.

Но самое главное, куда менее опытный политик Саакашвили совершает ту же ошибку, которую в свое время сделал куда более умудренный Шеварднадзе, - опять рассчитывает на Запад как на силу, реально, вплоть до военного вмешательства, способную поддержать Грузию в конфликте с Россией. Возможно, у него есть причины так думать, но это... забавно. Пока международное сообщество не может заставить Россию даже убрать из Грузии свои базы (хотя это рано или поздно все равно произойдет), тем более оно не вмешается в вооруженный конфликт, который, если начнется, будет выглядеть как агрессия Грузии против своих национальных меньшинств.

Об опасных иллюзиях Саакашвили свидетельствуют и его попытки разговаривать с Путиным на равных, а порой и свысока - там, где Саакашвили чувствует за собой моральную правоту. Но политика не имеет ничего общего с моралью, поэтому Путин всеми своими действиями дает понять, что проблема Южной Осетии занимает его в последнюю очередь - о чем свидетельствует, например, последний визит Саакашвили в Москву, куда он ехал "выяснить статус Южной Осетии" и откуда вернулся, напрочь отказываясь говорить даже, обсуждали ли они с Путиным этот вопрос.

А, между прочим, пока Саакашвили занимается окраинами, в Тбилиси понемногу начинаются выступления звиадистов, которых он же реабилитировал (видимо, в пику Шеварднадзе и его сторонникам). Между тем из всех серьезных политических сил в сегодняшней Грузии именно последователи первого грузинского президента настроены наиболее "антизападнически" и, следовательно, потенциально "пророссийски". Если Саакашвили не пересмотрит своего нынешнего курса на обострение конфронтации с Россией (что неминуемо приведет к ухудшению жизни в самой Грузии), он рискует, подобно своим предшественникам, не дотянуть до следующих президентских выборов, благо внутренняя оппозиция ему уже складывается. Революционная эйфория быстро может смениться разочарованием - такое в недавней истории Грузии уже было...

Вместо заключения

Так где же, спрашивается, выход? Явно не там, где его ищет сегодня Саакашвили - не на пути открытой конфронтации с Россией. Грузия может быть сколько угодно права, обвиняя Россию в имперских амбициях, может выглядеть в глазах западного сообщества сколь угодно легитимно в своих претензиях на статус Южной Осетии и Абхазии, но приходится признать: сегодня Россия сильнее по всем позициям, и у нее есть масса возможностей столкнуть Саакашвили, если он будет очень настойчив, с легитимных способов политической борьбы за государственную целостность на откровенно преступные. То есть спровоцировать в Грузии новую гражданскую войну. Можно быть уверенным, Путин не будет колебаться ни минуты, если сочтет, что пришло время это сделать. События в Ванати - прямое тому доказательство. Пока грузинских полицейских просто поставили на колени, но могло быть и по-другому.

У российского политического менталитета, как и у грузинского, есть масса своих доморощенных мифов и иллюзий, которые сильно мешают жить гражданам нашей страны. И тем не менее, Россия в последние годы демонстрирует, что способна учиться на своих ошибках и избавляться хотя бы от части из них. Так например, тот факт, что Россия не стала вмешиваться в последние грузинские события, происходившие в Тбилиси и в Батуми, - явный признак того, что Кремль поумнел и предоставляет грузинам самим улаживать их сугубо внутренние дела (почему во время противостояния с Абашидзе у Саакашвили ни разу не было повода заявить, что это грузино-российский конфликт). И кроме того, это был знак самому Саакашвили, этакое своеобразное предложение поступиться частью своих мифов.

Но, видимо, Саакашвили Путина пока не понял.

Дмитрий Иванов